Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

Скруджъ общалъ, и они, оставаясь, такъ же, какъ и прежде, невидимыми, направились въ предмстья города. Духъ обладалъ замчательнымъ свойствомъ, заключавшимся въ томъ, (Скруджъ замтилъ это въ булочной) что, несмотря на свой гигантскій ростъ, могъ легко приспособляться ко всякому мсту и также удобно помщаться подъ низкой крышей, какъ и въ высокомъ зал. Можетъ быть, желаніе проявить это свойство, въ чемъ добрый духъ находилъ удовольствіе, а можетъ быть, его великодушіе и сердечная доброта привели его къ писцу Скруджа, въ домъ котораго онъ вошелъ вмст со Скруджемъ, державшимся за его одежду. На порог двери духъ улыбнулся и остановился, дабы кропаніемъ изъ факела благословить жилище Боба Крэтчита. Вдь только подумать! Бобъ зарабатывалъ всего пятнадцать шиллинговъ въ недлю; въ субботу онъ положилъ въ карманъ пятьдесятъ монетъ, носившихъ его же имя «Бобъ» [1] — и однако духъ благословилъ его домъ, состоявшій всего изъ четырехъ комнатъ. Въ это время мистриссъ Крэтчитъ встала. Она была бдно: одта въ платье, уже вывернутое два раза, но украшенное дешевыми лентами, которыя для шести пенсовъ, заплаченныхъ за нихъ, были положительно хороши. Со второй своей дочерью, Белиндой, которая также была разукрашена лентами, она накрыла столъ. Петръ погрузилъ вилку въ кастрюльку съ картофелемъ и, несмотря на то, что углы его большого воротника (воротникъ этотъ принадлежалъ Бобу, который по случаю праздника передалъ его своему, сыну и наслднику), лзли ему въ ротъ, очень радовался своему элегантному платью и охотно показалъ бы свое блье даже гд-нибудь въ модномъ парк. Два маленькихъ Крэтчита, мальчикъ, и двочка, сломя голову вбжали въ комнату съ криками, что изъ пекарни они слышатъ запахъ своего гуся. Мечтая съ восхищеніемъ о шалфе и лук, маленькіе Крэтчиты начали танцовать вокругъ стола и превозносить до небесъ Петра Крэтчита, который несмотря на то, что воротнички окончательно задушили его, продолжалъ раздувать огонь до тхъ поръ, пока неповоротливый картофель не сталъ пускать пузыри, а крышка со стукомъ подпрыгивать, — знакъ, что наступило время вынуть и очистить его.

— Что случилось съ вашимъ отцомъ и братомъ, Тайни-Тимомъ? — спросила мистриссъ Крэтчить. — Да и Марта въ прошлое Рождество пришла раньше на полчаса.

— А вотъ и я, мама! — сказала, входя, двушка.

— Вотъ и Марта, — закричали два маленькихъ Крэтчита. — Ура! Какой гусь у насъ будетъ, Марта!..

— Что же это ты такъ запоздала, дорогая? Богъ съ тобою! — сказала мистрисъ Крэтчитъ, цлуя дочь безъ конца и съ ласковой заботливостью снимая съ нея шаль и шляпу.

— Наканун было много работы, — отвтила двушка, — кое-что пришлось докончить сегодня утромъ.

— Все хорошо, разъ ты пришла, — сказала мистрисъ Крэтчитъ. — Присядь къ огню и погрйся, милая моя. Да благословитъ тебя Богъ!

— Нтъ, нтъ! — закричали два маленькихъ Крэтчита, которые поспвали всюду. — Вотъ идетъ отецъ! Спрячься, Марта, спрячься!

Марта спряталась. Вошелъ самъ миленькій Бобъ, закутанный въ свой шарфъ, длиною въ три фута, не считая бахромы. Платье его, хотя и было заштопано и чищено, имло приличный видъ. На его плеч сидлъ Тайни-Тимъ. Увы; онъ носилъ костыль, а на его ножки были положены желзныя повязки.

— А гд же наша Марта? — вскричалъ Бобъ Крэтчитъ, осматриваясь.

— Она еще не пришла, — сказала мистриссъ Крэтчитъ.

— Не пришла, — сказалъ Бобъ, мгновенно длаясь грустнымъ. Онъ былъ разгоряченъ, такъ какъ всю дорогу отъ церкви служилъ конемъ для Тайни-Тима. — Не пришла въ день Рождества!

Хотя Маргарита сдлала все это въ шутку, она не вынесла его огорченія и, не утерпвъ, преждевременно вышла изъ-за двери шкапа и бросилася къ отцу въ объятія. Два маленькихъ Крэтчита унесли Тайни-Тима въ прачечную послушать какъ поетъ пудднигъ въ котл.

— А какъ велъ себя маленькій Тайни-Тимъ? — спросила мистрисъ Крэтчитъ, подшучивая надъ легковріемъ Боба, посл того какъ онъ долго цловался съ дочерью. — Прекрасно, — сказалъ Бобъ. — Это золотой ребенокъ. Онъ становится задумчивымъ отъ долгаго одиночества и потому ему приходятъ въ голову неслыханныя вещи. Когда мы возвращались, онъ разсказалъ мн, что люди въ церкви при вид его убожества съ радостью вспомнили о Рождеств, и о томъ, кто исцлялъ хромыхъ и слпыхъ. Все это Бобъ говорилъ съ дрожью въ голос и волненіемъ, которое еще боле усилилось, когда онъ выражалъ надежду, что Тайни-Тимъ будетъ здоровъ и крпокъ.

По полу раздался проворный стукъ его костыля, и не успли сказать и одного слова, какъ Тайни-Тимъ вмст съ своимъ братомъ и сестрой вернулся къ своему столу, стоявшему возл камина, — какъ разъ въ то время, когда Бобъ, засучивъ рукава (Бднякъ! Онъ воображалъ, что ихъ возможно износить еще боле!) составлялъ въ глиняномъ кувшин какую-то горячую смсь изъ джина и лимоновъ, которую, размшавъ, онъ поставилъ на горячее мсто на камин. Петръ и два маленькихъ Крэтчита отправились за гусемъ, съ которымъ скоро торжественно и вернулись.