Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

Съ появленіемъ гуся началась такая суматоха, что можно было подумать, что гусь самая рдкая птица изъ всхъ пернатыхъ — чудо, въ сравненіи съ которымъ черный лебедь самая заурядная вещь. И дйствительно, гусь былъ большой рдкостью въ этомъ дом.

Заране приготовленный въ кастрюльк соусъ мистриссъ Крэтчитъ нагрла до того, что онъ шиплъ, Петръ во всю мочь хлопоталъ съ картофелемъ, миссъ Белинда подслащивала яблочный соусъ, Марта вытирала разогртыя тарелки. Взявъ Тайни-Тима, Бобъ посадилъ его за столъ рядомъ съ собою на углу стола. Два маленькихъ Крэтчита поставили стулья для всхъ, не забывъ, впрочемъ, самихъ себя и, занявъ свои мста, засунули ложки въ ротъ, чтобы не просить гуся раньше очереди.

Наконецъ, блюда были разставлены и прочитана молитва передъ обдомъ. Вс, затаивъ дыханіе, замолчали. Мистриссъ Крэтчитъ, тщательно осмотрвъ большой ножъ, приготовилась разрзать гуся и, когда посл этого брызнула давно ожидаемая начинка, вокругъ поднялся такой шопотъ восторга, что даже Тайни-Тимъ, подстрекаемый двумя маленькими Крэтчитами, ударилъ по столу ручкой своего ножа и слабымъ голоскомъ закричалъ: «Ура!»

Нтъ, никогда не было такого гуся! По увренію Боба, невозможно и поврить тому, что когда-либо къ столу приготовлялся такой гусь. Его нжный вкусъ, величина и дешевизна возбуждали всеобщій восторгъ. Приправленный яблочнымъ соусомъ и протертымъ картофелемъ, гусь составилъ обдъ для цлой семьи. Увидвъ на, блюд оставшуюся небольшую косточку, мистриссъ Крэтчитъ замтила, что гуся съли не всего. Однако, вс были сыты и особенно маленькіе Крэтчиты, которые сплошь выпачкали лица лукомъ и шалфеемъ. Но вотъ Белинда перемыла тарелки, а мистриссъ Крэтчитъ выбжала изъ комнаты за пуддиномъ, взволнованная и смущенная.

— А что, если онъ не дожарился? А что, если развалился? Что, если кто-нибудь перелзъ черезъ стну задняго двора и укралъ его, когда они ли гуся. — Это были такія предположенія, отъ которыхъ два маленькихъ Крэтчита поблднли, какъ смерть. Приходили въ голову всевозможные ужасы.

Цлое облако пару! Пуддингъ вынули изъ котелка, и отъ салфетки вошелъ такой запахъ мокраго блья, что казалось, будто рядомъ съ кондитерской и кухмистерской была прачечная. Да, это былъ пуддингъ! Спустя полминуты явилась мистрисъ Крэтчить, раскраснвшаяся и гордо улыбающаяся, съ пуддингомъ, похожимъ на пестрое пушечное ядро, крпкимъ и твердымъ, кругомъ котораго пылалъ ромъ, а на вершин въ вид украшенія былъ пучокъ остролиста).

Какой дивный пуддингъ! Бобъ Крэтчитъ замтилъ — и притомъ спокойно — что мистриссъ Крэтчить со времени ихъ свадьбы ни въ чемъ не достигала такого совершенства.

Почувствовавъ облегченіе, мистриссъ Крэтчитъ призналась въ томъ, что она очень боялась, что положила не то количество муки, которое было нужно. Каждый могъ что-либо сказать, но вс воздержались даже отъ мысли, что для такой большой семьи пуддингъ недостаточно великъ, хотя вс сознавали это. Разв можно было сказать что-нибудь подобное? Никто даже не намекнулъ на это.

Наконецъ, обдъ конченъ, скатерть убрана со стола, каминъ вычищенъ и затопленъ. Отвдавъ смсь въ кувшин, вс нашли ее превосходной; яблоки и апельсины были выложены на столъ, и совокъ каштановъ былъ брошенъ на огонь. Потомъ вся семья собралась вокругъ камина, расположившись такимъ порядкомъ, который Бобъ называлъ «кругомъ», подразумвая полукругъ, и была выставлена вся стеклянная посуда: два стакана и стеклянная чашка безъ ручки.

Но посуда эта вмщала все содержимое изъ кувшина не хуже золотыхъ кубковъ. Каштаны брызгали и шумно потрескивали, пока Бобъ съ сіяющимъ лицомъ разливалъ напитокъ.

— Съ праздникомъ васъ, съ радостью, дорогіе! Да благословитъ васъ Богъ!

Вся семья и послднимъ Тайни-Тимъ повторили это восклицаніе.

Тайни-Тимъ сидлъ рядомъ съ отцомъ на своимъ маленькомъ стул. Бобъ любовно держалъ его худую ручку въ своей рук, точно боялся, что его отнимутъ у него, и хотлъ удержанъ.

— Духъ, — сказалъ Скруджъ съ участіемъ, котораго раньше никогда не испытывалъ, — сказки, будетъ ли живъ Тайни-Тимъ?

— Въ уголк, возл камина, я вижу пустой стулъ, — отвтилъ духъ, — и костыль, который такъ заботливо оберегаютъ! Если тни не измнятся, ребенокъ умретъ.

— Нтъ, нтъ! — воскликнулъ Скруджъ. — О, нтъ! Добрый духъ, скажи, что смерть пощадитъ его.

— Если тни не измнятся, духъ будущаго Рождества уже не встртитъ его здсь, — сказалъ духъ. — Что же изъ того? Если онъ умретъ, онъ сдлаетъ самое лучшее, ибо убавитъ излишекъ населенія.

Скруджъ склонилъ голову, услышавъ свои собственныя слова и почувствовалъ печаль и раскаяніе.

— Человкъ, — сказалъ духъ, — если въ теб сердце, а не камень, воздержись отъ нечестивыхъ словъ, пока не узнаешь, что такое излишекъ населенія. Теб ли ршать, какіе люди должны жить, какіе умирать? Передъ очами Бога, можетъ быть, ты боле недостойный, и имешь меньше права на жизнь, чмъ милліоны подобныхъ ребенку этого бдняка. Боже! Каково слушать букашку, разсуждающую о такихъ же, какъ она сама, букашкахъ, живущихъ въ пыли и прах!

Скруджъ, дрожа, наклонилъ голову и опустилъ глаза. Но онъ снова быстро поднялъ ихъ, услышавъ свое имя.