Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

– Милый мой друг Бальтазар, – ответил Фабиан, – ты опять принимаешь ужасно трагический тон, ты на все так смотришь. Но при твоем состоянии духа иначе и быть не может. Не желая вступать с тобой ни в какие пререкания, я обещаю тебе, что имя Кандиды появится на моих устах не прежде того, когда ты сам дашь мне к этому случай. Позволь мне только сказать тебе, что я предвижу разные огорчения, которые придется тебе испытать из-за этой любви. Кандида очень красивая прелестная девушка, но к твоему мечтательному характеру она совсем не подходит. Когда ты поближе с ней познакомишься, ее непринужденная веселость покажется тебе недостатком поэзии, которую ты везде приплетаешь. Ты будешь вечно теряться в мечтах, и все это с треском закончится ужасною скорбью и изрядным отчаянием. Впрочем, я точно так же, как ты, приглашен на завтра к профессору, который будет занимать нас очень интересными опытами. Ну, прощай же, сказочный мечтатель. Спи, если ты можешь спать перед таким важным днем, какой будет завтра!

С этими словами Фабиан оставил друга, погруженного в глубокое раздумье. Фабиан не без основания предвидел разные патетические моменты, долженствовавшие наступить в отношениях Бальтазара и Кандиды, весь склад и чувства обоих представляли к тому немало поводов.

Всякий должен был согласиться, что Кандида была очаровательно красивая девушка, с глазами, проникавшими прямо в душу, и с чудными розовыми губками. Я забыл, можно ли было назвать белокурыми или каштановыми ее прекрасные волосы, которые она умела как-то фантастично и очень красиво укладывать, но я отлично помню ту странную их особенность, что чем дольше на них смотрели, тем они казались темнее. Эта высокая стройная девушка с легкими движениями и веселым живым обхождением, была сама прелесть, само очарованье, и при такой привлекательности ей, конечно, легко прощали то, что руки и ноги ее могли бы быть меньше и деликатнее. При всем этом Кандида прочла в свое время гётевского «Вильгельма Мейстера», стихотворения Шиллера и «Волшебное кольцо» Фукэ, забыв почти все, что в них было написано, очень сносно играла на фортепиано, иногда даже пела, танцевала новейшие гавоты и франсуазы и писала тонким разборчивым почерком. Если можно было в чем-нибудь упрекнуть эту милую девушку, то разве только в том, что у нее немного слишком низкий голос, она слишком затягивается в корсет, слишком долго радуется новой шляпке и слишком много истребляет за чаем пирожного. Требовательным поэтам, конечно, не понравилось бы в прелестной Кандиде еще многое другое, но ведь им все нехорошо. Во-первых, они требуют, чтобы девушка приходила в сомнамбулический восторг по поводу всего того, что при ней говорится, причем она глубоко вздыхает, закатывает глаза, а при случае даже немножко падает в обморок, а со временем, пожалуй, даже и слепнет – знак высшей ступени утонченной женственности. Затем вышеупомянутая девица должна петь стихи поэта на мотив, который вылился у ней самой из сердца, но в ту же минуту от этого заболевать. Сама она тоже должна сочинять много стихов, но очень стыдиться, когда это выходит наружу, несмотря на то, что она сама дает поэту в руки свои стихи, написанные изящным почерком на тонкой раздушенной бумаге, причем поэт тоже со своей стороны заболевает от восторга, что ему вполне извинительно. Есть поэтические эстетики, которые идут еще дальше и находят недостойным женской нежности, чтобы девушка смеялась, ела, пила и одевалась по моде. Они почти похожи на святого Иеронима, который запрещает женщинам носить серьги и есть рыбу. Согласно требованию святого, они должны есть только слегка приправленные травы, быть постоянно впроголодь, не чувствуя этого, одеваться в грубое, плохо сшитое платье, скрывающее их фигуру, но в особенности брать себе в наставницы особу серьезного вида, бледную, печальную и немного грязную.

Что касается до Кандиды, то она была веселое и простодушное существо, и потому для нее не пропадало в разговоре ничто из того, что казалось ей легким и воздушным полетом неуловимого юмора. Она охотно смеялась всему смешному, вздыхала только тогда, когда дождливая погода мешала ожидаемой ею прогулке или, несмотря на все ее заботы, на новой шали оказывалось пятно. При этом, если представлялся к тому действительный случай, у ней являлось глубокое искреннее чувство, которое никогда не могло выродиться в пустую чувствительность, и потому для меня, а также и для тебя, любезный читатель, которые не принадлежим к чересчур требовательным людям, Кандида была бы вполне подходящей. Но с Бальтазаром легко могло бы все повернуться иначе! Но вскоре мы увидим, верно или нет напророчил прозаический Фабиан.