Руанда: принять примирение. Жить в мире и умереть счастливым

Толпа заключенных заполнила почти весь двор тюрьмы и, когда я вошёл, все зааплодировали. Они в то же время закричали «Umusaza yaje» (Старик здесь!). Я поднял руку поприветствовать их, и они обезумели от радости, продолжая кричать: «Umusaza, umusaza…» Какие-то заключенные принесли мои вещи и положили в маленькую комнатку, которой заведовали сами заключенные. Меня записали в регистрационную книгу и проводили в маленький деревянный домик с разноцветными стенами. Там были даже электрическая лампочка и выключатель.

В «шато» жил бывший полицейский. Уже 6 месяцев он сидел в тюрьме за коррупцию и фальшивые документы. Он был осужден за фальшивые автомобильные права, которые он выдал за деньги. Ему дали год тюрьмы. Когда меня поместили вместе с Месье, в одну с ним камеру, я понял, что это не просто совпадение. Он будет наблюдать за всем, что я буду делать, слушать все, что я буду говорить, чтобы потом все передать дирекции. Когда я выходил из «шато», люди всегда поджидали меня, чтобы поприветствовать.

Центральная тюрьма Кигали вмещает 3000 заключенных, осужденных за различные преступления. Часть – это мужчины – 2700 человек и другая часть – женщины – менее 500 человек. Существует также часть WIP, в которой содержатся заключенные из других стран, а также особо опасные заключенные (обычно самые опасные). В мужском отделении, где я всегда был окружен поклонниками моих песен, я отметил три различных мировоззрения:

– Заключенные, осужденные за участие в геноциде, сближались со мной без какого бы то страха и сомнения. Они всегда хотели поговорить со мной о своём деле и объяснить, что они невиновны. Когда я прочел их дела из трибунала Гачача, я на самом деле убедился, что некоторые невиновны. Другие рассказывали мне свою историю, но когда я читал их дела, они были полны доказательств их виновности.

– Политические заключенные (которые оказались в тюрьме за преступления против действующей власти) сближались со мной, чтобы поддержать меня. Они рассказывали о своих страданиях в Ками (секретный военный лагерь в пригороде Кигали, где многие нелегально задержанные подвергаются пыткам, прежде чем предстать перед судом). Я еще им не рассказал о своем деле, а они уже были убеждены, что причиной моего задержания была моя песня Igisobanuro cy’Urupfu. Перед моим задержанием я удалил мою песню отовсюду, и она была запрещена для публичного проигрывания. Но когда я прибыл в тюрьму, множество политических заключенных, кто имел видеопроигрыватели, показали мне мой клип. Я был впечатлен. Но я знал, что почти невозможно утаить что-то, что ходило месяц по сети Интернет.

– С другой стороны, заключенные, осужденные за обычные преступления и правонарушения, нелегко шли на контакт. Среди них были люди, которые работали с властью, но потом попали в немилость, но они всегда искали возможность продемонстрировать свою близость к ней в надежде на сокращение срока или досрочное освобождение. Они не верили в то, что я попал в тюрьму в результате настоящего ареста, но думали, что я пришел шпионить.

«Как Президент мог посадить в тюрьму такого знаменитого и близкого к нему человека? Они всегда были вместе на культурных мероприятиях в Европе и Америке. Нет, он сюда пришел по заданию», – говорили они.

Неделю спустя после моего прибытия заключенные начали зазывать меня в тюремный хор. Я хотел петь и аккомпанировать мессе на синтезаторе, но я не чувствовал себя достаточно готовым. Я понимал, что мой арест будет возможностью обновить мои отношения с Богом, но в то же время я чувствовал, что сначала мне нужно отдохнуть: спать, читать, заниматься спортом, есть, молиться в одиночку и снова спать.

Мне очень нравилось жить, как все, самым скромным образом. Я ел, как все заключенные, – рацион в тюрьме состоял из маиса с морковью на ужин и каши из сорго рано утром. Больным заключенным разрешалось получать еду от своих семей. Многие подделывали медицинские документы, чтобы убедить дирекцию тюрьмы в проблемах со здоровьем, чтобы получать еду извне.

Когда я, между прочим, спросил, могу ли я также получить разрешение на получение еды извне, директор быстро ответил, что я не имею на это права, поскольку у меня нет никакой болезни, требующей специального рациона. По всему было видно, что мне на самом деле не нужен был специальный режим. Я был доволен тем, что я не болен и ел, как все, блюда обыкновенного меню, предусмотренного для заключенных. Я не настаивал. В пятницу был день посещений, и моя семья регулярно приходила повидать меня.

Они покупали мне что-то в тюремной лавке. Посещения проводились снаружи на поле между офисом дирекции и тюрьмой. Когда я выходил из тюрьмы, чтобы повидать моих посетителей, я привлекал внимание десятков людей, пришедших повидать своих заключенных. Многие хотели поприветствовать и поддержать меня, но немногие осмеливались. Женщины плакали, видя меня одетым в розовую робу заключенных.