Рубикон Теодора Рузвельта

Двухнедельного плавания до ближайшего лазарета Рузвельт бы не выдержал. 16 апреля экс-президент дал согласие на операцию в полевых условиях. Хирургическим столом служил брезент, разложенный на болотистой поляне на берегу. Наркоза не было, скальпели простерилизовали в пламени костра. Используя имевшиеся у него простейшие инструменты, военврач Кажазейра начал операцию на ноге больного. Разрезав кожные покровы, фасции и мышечную ткань, доктор вскрыл абсцесс, дренировав более литра зловонного гноя. Над импровизированной операционной роились полчища мух, привлеченных гнилостным смрадом. Рузвельт стоически переносил дикую боль и во время операции не проронил ни слова.

Знаменитое на весь мир округлое лицо президента и его широкая грудная клетка как будто сдулись, словно годы жизни миновали с начала южноамериканской экспедиции. Одежда болталась на нем нелепым мешком. За три месяца Теодор потерял почти тридцать килограммов — около четверти собственного веса. Другие участники похода раз за разом приходили в неистовый восторг при виде новой лавочки-развалюхи на берегу с нехитрым набором продуктов. Хозяева лавочек сначала приходили в изумление, завидя оборванных, обгоревших на солнце бородатых людей-призраков, но затем драли с них втридорога. Счастливые путешественники никак не могли наесться, а сгущенное молоко уничтожалось немедленно в любом количестве, невзирая на риск новых кишечных расстройств. Рузвельт же почти ничего не брал в рот. Каждый день пути был для него поединком со смертью. Доктор Кажазейра заставлял полковника выпивать несколько сырых яиц в день.

26 апреля пополудни участники похода увидели на лесистом речном берегу палаточный лагерь с двумя флагами — бразильским и американским. Здесь находились давно и с тревогой ожидавшие их возвращения остальные члены совместной экспедиции под командой Лео Миллера. После воссоединения им понадобилось еще трое суток, чтобы на небольшом пароходике добраться Манауса, столицы Амазонии и конечного пункта исследовательского мероприятия. Благодаря заранее посланной Рондоном телеграмме, здесь все было приготовлено к приему тяжело больного пациента.

«Путешествие завершилось успешно», — отправил Теодор телеграмму жене. В действительности же в Манаусе ему предстояла повторная операция, которая снизила жар и облегчила двухнедельную пытку болью. Теперь полковник мог недолго сидеть на стуле. Капитан бразильского сухогруза, который вез четверых американцев по Амазонке к атлантическому побережью, уступил экс-президенту свою каюту. Кермит, Черри и Миллер спали на полу в корабельной столовой.

Находясь на борту раскаленного тропическим солнцем сухогруза, путешественники говорили только о доме: Джордж Черри мечтал о возвращении в Вермонт на свою ферму, Кермит и Теодор вспоминали Сагамор Хилл. Экс-президент оставил удивительные строки на последней странице своих бразильских заметок: «Весна уже пришла в нашу страну, чудесная северная весна с продолжительными ясными днями, с раздумчивыми сумерками и чистыми прохладными ночами. Малиновки и лазоревки, луговые жаворонки и воробьи поют дома по утрам, а почки клена набухли и стали красными. Лесные цветы рождаются на свет, несмотря на лежащие кое-где последние лоскуты снега… Каждый из нас мечтал о доме и любимых, которые заждались нас».

Весь неблизкий путь домой полковник Рузвельт проделал на носилках. Только на четвертый день плавания по Атлантике он попросил принести ему в каюту книги. Это был хороший знак: «неистовый Теодор» возвращался к жизни. Он начал понемногу есть, а к моменту прибытия парохода в нью-йоркскую гавань даже медленно бродил по палубе, опираясь на трость. Для встречавших его на нью-йоркском причале близких у Рузвельта нашлась шутка: показав на трость, отец семейства сказал, что нынче это — его «большая дубинка».

Манаус

Короткая старость

«От него осталась лишь бледная тень», — поначалу писали газеты о вернувшемся из Бразилии двадцать шестом президенте США. Рузвельт выздоравливал медленно, особенно донимали его непрекращающиеся приступы малярии. Между тем «остербейский лев» отнюдь не собирался сдаваться. Уютное кресло с пледом и книгой у камина его не привлекало. Теодор вновь писал острые публицистические статьи, готовился к лекциям и яростно атаковал администрацию президента Вильсона, «выкравшую» из рук Прогрессивной партии ее оружие — социальные реформы и идеи самого Рузвельта.

В то же время этот политик-тяжеловес галантно пропустил вперед, отказавшись от борьбы за губернаторское кресло Нью-Йорка, своего дальнего родственника (кузена в пятом колене), демократа Франклина Делано Рузвельта. Историки задаются вопросом, разглядел ли уже тогда «Великий Теодор» в щеголеватом молодом юристе будущего политического лидера Соединенных Штатов?