Рубикон Теодора Рузвельта

В июле 1914 года пристав доставил в дом Рузвельта повестку в суд. Босс республиканской партийной машины в Олбани и давний недоброжелатель Рузвельта Уильям Барнс обвинил экс-президента в клевете и потребовал компенсации в 50 тысяч долларов за то, что Рузвельт вновь написал о «сгнившем коррумпированном механизме управления штата Нью-Йорк». Нанятые Барнсом адвокаты одной из лучших юридических фирм намеревались «стереть в порошок» политическую репутацию бывшего президента.

Накануне судебного слушания Эдит Рузвельт перенесла серьезную гинекологическую операцию. Теодор побыл в больнице у постели жены и отправился в окружной суд города Сиракузы, где должен был состояться громкий процесс. Адвокат Барнса У. Айвинс в перерывах между заседаниями передал Рузвельту сборник пьес Аристофана. Полковник намек понял: Аристофан создавал политические комедии во времена поражения Афин при Сиракузах.

Пять недель судебной битвы в американских Сиракузах обошлись Рузвельту в несколько десятков тысяч долларов, однако полковник отказывался идти на любой компромисс. Его соперник потратил гораздо большую сумму, но был несравненно богаче. Жюри присяжных совещалось сорок два часа, прежде чем вынести решение. Теодор Рузвельт был признан невиновным. Барнс обжаловал решение в вышестоящей инстанции и вновь проиграл.

Через три месяца после возвращения полковника из бразильской экспедиции началась Первая мировая война. В отличие от президента Вудро Вильсона, издавшего декларацию о нейтралитете США, Рузвельт определенно объявил себя другом Антанты: Англии, Франции и России. Вызывая все большее раздражение Белого дома, он громогласно требовал создания большой армии и увеличения ассигнований на военно-морской флот. Вильсон старался игнорировать своего оппонента, а противники из пацифистского лагеря в очередной раз обвиняли бывшего президента в «угаре милитаризма».

4 января 1915 года Рузвельт опубликовал в газете «Индепендент» статью с предложением создать по окончании войны международную организацию — Лигу наций, одним из органов которой был бы «трибунал эффективных цивилизованных наций», способный судить военных преступников и предотвращать конфликты. В 1915 году он развил эту идею в книге «Америка и мировая война» («America and the World War»).

Рузвельт приветствовал русскую Февральскую революцию: «Я от души радуюсь, что Россия, традиционный друг нашей страны, оказалась на стороне благопристойной свободы, просвещенной воли и выступает за четкое выполнение обязательств, принятых на себя свободными государствами во всем мире». Полковник настоятельно требовал оказать всяческую помощь Временному правительству и даже просил назначить его главой направлявшейся в Петроград американской правительственной миссии.

Через несколько месяцев экс-президент крайне негативно высказался об октябрьском перевороте 1917 года: «Большевики полностью разрушили страну, что вызывает чувство отвращения и страха». Решение русской проблемы он видел в том, чтобы отыскать трудный, но верный путь между «романовской Сциллой и большевистской Харибдой».

Интересно, что Рузвельту принадлежит одно пророческое высказывание о России, сделанное еще в 1898 году, в бытность замминистра военно-морского флота. В письме Спринг-Райсу молодой Теодор ска зал: «Если Россия выберет некий собственный путь развития и будет сопротивляться развитию либерализма, то она, возможно, отодвинет день расплаты, но не сможет его избежать… Однажды Россия испытает на себе красный террор (выделено Рузвельтом — Л. С.), по сравнению с которым французская революция побледнеет».

Интерьер гостиной в Сагамор Хилл

Задолго до вступления Соединенных Штатов в Первую мировую войну «неистовый Теодор» начал бомбардировать военного министра просьбами разрешить ему сформировать добровольческий кавалерийский полк и отправиться на фронт во Францию. Идея получила горячую поддержку в Париже: премьер-министр Жорж Клемансо писал президенту Вильсону, что само имя Рузвельта «обладает великой силой во Франции». Однако ревнивый Вильсон, мечтавший видеть полковника только в качестве «политического трупа», упорно отказывал в подобных просьбах.

«Большой Теодор» мог стойко встречать любые жизненные невзгоды, мужественно проходить сквозь воды Сомнения, но никак не мог смириться с отсутствием собственной востребованности. Российская эмигрантка Соня Левина, знакомая с ним по работе в редакции журнала, писала о старшем друге: «Он любил свою страну также страстно и нежно, как медведица любит свое чадо, и ему было больно, когда выросшее дитя вело себя неподобающе».