Ручьём серебряным к Байкалу

Густо и нагромождённо благоухала шарами и мишурой пушистая, породистая ёлка, пышно блистали сытно, как окорока и колбасы, свисавшие с потолка гирлянды, с суетливой угодливостью вертелись зеркальные шары на стойках, выстреливая сотнями острых лучей под такт оглушительной музыки, сновали однотипные услужливые официанты, с выражением презрительной значительности ёрзал возле своей аппаратуры лысый, по-модному предельно тщательно обритый, но младенчески юный, розовенький ди-джей, лениво поверчивая губами спичку, как делал, зачем-то вспомнилось Льву, Сталлоне в каком-то фильме. Кругом бездна закусок, питья, запахов, блеска, нарядных весёлых людей, свечей, – чего только не было, чтобы почувствовать себя счастливым, значимым, удовлетворённым. Однако всё знакомо и всё скушно Льву. Он не видит Марии, а потому совершенно не понимает, что надо веселиться, что надо праздновать, как люди, вовсю пользуясь благами. Ни одной ясной мысли, ни одного охлаждающего чувства. В голове путаница, дым. Куда его снова втягивают коловращения судьбы?

Оскаливаясь улыбкой, Лев попытался сбежать от компаньонов: он обязан найти Марию. Что с ней, где она? Но эти скучные ловкие липкие люди напирают отовсюду – не оторваться, не обхитрить. Кто тянет в сауну, потным шепотком обещая развлечения. Кто, с нервной усмешечкой, с мелкой вибрацией голоса, сманивает за игорный стол в отдельный кабинет, надеясь сорвать с богатенького лоха солидный куш. Кто простовато предлагает выпить и закусить и в развязности властно кричит официанту. Кто вздумал лезть с анекдотом, очевидно набиваясь в друзья. Кто подошёл познакомиться, с пытливостью и оценкой заглядывая в глаза, но и важничая, всячески выказывая свою независимость и значимость. И столько наплёскивается слов, лишних, бесполезных для Льва слов, столько чужих и чуждых глаз смотрит на него, столько нагромождено противной ему людской суетливости!

Наконец, он перестал им улыбаться. Стоял, молчал, с ленцой покачиваясь на носочках и глубоко засунув руки в карманы брюк. Стал сух и каменист до сдавленного в горсти пренебрежения. Он знает за собой, что не сможет себе позволить быть вульгарным и грубым, но он может позволить себе молчать, просто молчать. Он – над толпой. Он догадывается и опасается, что эти или какие-нибудь другие люди могут заболтать, затереть, загадить его душу. А ему во что бы то ни стало нужно, чтобы в его жизни всё же состоялась истинная высота – высота духа, высота чувств, высота помыслов, высота поступков. Высота всей его последующей жизни, насколько будет ему отмерено.

Подпорхнувшие дамы, особы местного почти бомонда, жёны и подруги компаньонов Льва, потянули Елену в зал боулинга, где покорно сыплются кегли, бархатисто шуршат катящиеся шары, следом – восторженность возгласов. Елена ещё не освоила этой забавы, играла раза два, – не понравилось, не поняла суть шика. Но катать по дорожке шар, сбивая им кегли, модно, модно до ужаса, до писка, к тому же Елене страстно хочется быть в кругу избранных, и бесспорно, что они признают её своей, если тянут за собой. Она горда, она благодарна, она, наконец, счастлива; может, не совсем, но почти, почти счастлива. Приласкиваясь к Льву, она уговаривала и его с собой, и при этом надзирала неусыпно, как поглядывают на её льва, на её ласкового зверя, наверняка завидуя, ожидающие её дамы. Он, задумчивый, напряжённый, сумрачный, сказал «Нет», чуть разжав губы, и – отошёл в сторону. Отошёл и от неё, и от компаньонов. Отошёл решительно, возможно, дерзко выражая: хватит, надоели, пустые вы люди! Побрёл по залу, всматриваясь в толпу: где же Мария? Что с ней? И Елена, и компаньоны насторожились. Однако Елена тут же широко и приятно улыбнулась всем и ей ответили тоже приятными, но несколько скованными в снисходительности улыбками. Она жизнерадостным шагом направилась с дамами, держа бокал с шампанским на кокетливом отлёте руки.

Ресторан гремел музыкой. В полумгле – столпотворение, перемешанность людей, красок, огней, закусок, столов, стульев. Ничего не разобрать, окружающее видится Льву едино-однообразным, несуразным, бессмысленным. Даже ёлка неинтересна ему, и маскарадные костюмы не привлекают, и заглядывающие в его глаза женщины равнозначны для него. Бритвы-лучи с нарастающим весёлым изуверством полосовали по живой мотавшейся массе. Льву представляется, что сверкают молнии, что грохочет гром, что трещит земля. Чему-нибудь да быть! Озирается. Вертится. Рыскает глазами. Марии не видно. Чувство страха и отчаяния становятся уже невыносимыми, удушающими, до того, что в груди подчас стремительно съёживалось и немело. Да где же, где же Мария?! Что с ней?!

Он метался по залам, по закуткам, по коридорам и переходам, заглядывал в окна, выбегал раздетым на мороз. Нет Марии! Его ослепляют, обжигая глаза, бьющие повсеместно вспышки. Он злится, злится до лютости, и злость минутами захлёстывает рассудок. Если бы рядом был один из этих выстреливающих шаров, возможно, расшиб бы его кулаком.

Наконец – кто там, кто там? Она! Нашёл!