Ручьём серебряным к Байкалу

Лев обессиленно привалился к стене и ненасытно смотрел на Марию. Она веселилась, танцевала. Кто ещё из здесь собравшихся может быть настолько грациозно тонок, но и одновременно до смешного неуклюж в своей естественной недоразвитости? Кто ещё из здесь собравшихся может быть, танцуя, простодушен, но и одновременно лукаво вёрток, изобретателен? Только она – необыкновенная, многообразная, непостижимая Мария!

Она танцевала в большом кругу молодёжи. Лев морщился: почти что у всех девушек голые животы. Ему такая замашка одеваться представляется глупой: надо понимать, что пришли не на пляж. И танцуют – плохо, даже очень плохо, просто никудышно: скучно, пресно, с кривляниями неумными и даже безобразными. У Марии живот не голый, – Лев доволен. Все в джинсах, вообще одеты вроде как неряшливо, с вызовом, очевидно заявляя: не нравится – не смотри! А Мария во взрослой одежде, на ней великолепно сидит это тщательно выбранное ею, но неодобренное матерью приталенное платье с глубоким декольте и большим разрезом сзади. Лев радуется: она одета серьёзно, не по-дурацки, хотя, наверное, надо признать, что не совсем по возрасту. В этой компании холёной, расслабленной молодёжи она самая, кажется, положительная и самая, несомненно для Льва, красивая, восхитительная девушка. Видит – она старается выделиться из этой надменной серой, хотя и многоцветной и всячески украшенной массы: змейкой шевелит туловищем, чуть подпрыгивает, гирляндами выставляет вверх ладони. Она бесподобна, хотя наивна. Он любуется ею, он гордится ею, и он вот-вот улыбнётся. Ему хочется заглянуть в глаза Марии и сказать ей что-нибудь дружеское, подбодрить её, пожелать счастья в новом году.

Грохот оборвался, и заиграла тихая мелодия. Образовались пары. Что такое: Мария осталась одна, её никто не выбрал. Ужас! На её первом балу её посмели не выбрать! Лев – только к ней, как внезапно – она метнулась к свободному парню. Увидел, ощущая, что стало тяжело дышать: парень недурен собой, высок, светлокудр. Однако – развязен, неопрятен, в каких-то раздутых обвислых джинсах с лохматинками, с серьгой в ухе, и губы, полные, яркие, брезгливо кривит. Не презирает ли не только эту нечаянную, дерзко налетевшую на него неоперившуюся партнёршу в отстойном прикиде, но и весь зал? «Может, и я выгляжу со стороны таким же придурком?» – хотелось Льву вывести себя на лёгкую иронию, на шутливый тон.

Но – душа его тотчас содрогнулась, как оборвалась с высоты:

– Что, что она там начала выделывать?!

Он механически раздвинул руками толпу, без особого усилия, казалось, поплыл по воздуху. Перед ним покорно расступались, возможно, устрашаясь его окостеневшего натянутого лица, подозревая, что он пьян и может быть буен. Остановился невдалеке от Марии. Она танцевала ужасно, безобразно, омерзительно – обвисла на плечах парня и, приосев, выпятилась назад низом спины. Таким манером, знал Лев, теперь модно танцевать девушкам в паре, явно выказывая перед парнем свою, по всей видимости, полную и безоговорочную, доступность. Она даже подзакрывала и подзакатывала глаза, наверняка обнаруживая, что ей очень, очень приятно, что она – кайфует. Лев выхватил взглядом её глаза. Она – подмигнула ему. Его передёрнуло. Но, может быть, она вовсе и не подмигивала, а ему, охваченному огнём негодования, уже мерещилось невесть что. Шелестел пересохшими до корковатости губами:

– Дура! Пошлячка! Так вот ты куда опускаешься, и, вижу, с радостью!

И Льву ясно, что такое неожиданное и омерзительное поведение Марии – уже не просто бунт, а бунт её плоти.

Он не узнал её глаз: они какие-то чужие, не ей принадлежат. Раньше – милые, трогательные, наивно-голубенькие, дымчато-расплывчатые, мечтательные, прекрасные отцовские глаза, с нередкой недетской строгостью и зоркостью во взоре, но что же сейчас он увидел? Ему причудилось, что глаз вроде бы как даже и нет совсем: этот изумительный дымок мечтательности и юношеской наивности в считанные минуты улетучился бесследно, и глаза стали – пустыми, омертвелыми.