Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех

Он пел во сне, тем тягучим, густым голосом, идущим из нутра, точно волчий вой, что пробуждался в нем в ритуальных мантрах. Он, боевой темный маг, творил Щит где-то высоко в небесах, над далекой звездой, отказываясь верить в реальность происходящего. Еще чей-то голос, чистый, светлый вплетался в его песню, нахально спорил, задавая тон и ритм. Голос не нравился до головной боли, голос раздражал. Эрею виделся Линар, молодой, сильный зверь в человеческом теле, голодный, жадный. Рядом с ним, улыбчивым, хмельным, Рад казался стариком, и жалкая разница в четыре года оборачивалась десятком лет на выживание. Они смотрели в глаза друг другу и улыбались, Линар шутил, Рад смеялся, настороженность и лицемерие таяли… таяли…

– Отведай-ка этого вина, блудный братец! – принес нежданный ветер голос Императора. – Такого ты и за ракушечник не купишь!

Линар с наслаждением пригубил серебряный кубок, растекся в кошачьей улыбке от удовольствия, согласно закивал, отвесил комплимент Рандире, что-то крикнул пирующим гостям. Гомон оглушил, картинка сбилась, поехала: вот довольное лицо Рада, помолодевший Линар, Рандира, столы, столы, яства, жующие, хохочущие рыцари… кубки, летящие вверх в сомнительной здравице… Голоса… голоса…

– Все слишком хорошо, чтоб оказаться правдой, – шепнул кто-то. Где-то. – Подозрительно, не так ли?

Когда припекало, Эрей умел двигаться быстро, заклятья же опережали тело. Маг успел ухватить эхо нездешней фразы, потянуть, удержать голос, накинуть на аметистовый перстень петлю из формулы хрусталя, пронзающего пространства, дернуть Сильнее…

– Это Ад? – с невольной дрожью воскликнул кто-то. – Зачем я здесь?

И все вернулось. Ночь, тьма. Кладбище рядом с заброшенным капищем. Викард, говорящий со звездой.

– Это жизнь, – спокойно ответил проснувшийся маг, приподнимаясь на локте. – Добро пожаловать в реальность, Истерро.

Белый брат робко шагнул к разгоревшемуся костру. В руках он держал полный бокал и чей-то веер, от монаха остро и сладко пахло духами и помадой, которую он тщетно пытался стереть с губ.

– Явление, возьми меня Эттивва! – расхохотался пришедший в себя инь-чианин. – Что, хороша была обедня? Или что там у вас? Полночные бдения? Хей, братко, пошли его обратно, пусть на всех выпивки притащит!

– Ох, правда, пошлите меня… обратно! – взмолился Истерро, осматриваясь с нескрываемым ужасом. – Я больше не буду, честно! Я был так сражен увиденным, что забылся. Но я вас больше не потревожу, не разбужу, клянусь Возвращением Бога! Всей верой в Него клянусь!

– Ложитесь спать, Истерро, – кратко приказал Эрей. – С утра прикупим вам ишака и вместе вернемся в Мантрей.

Викард снова захохотал, пугая бредущую дальними тропками нечисть, и подмигнул побратиму. Маг пронзительно свистнул, темнота кивнула в ответ, и через минуту растерянный Истерро держал в руках чей-то плащ, дорогой, почти новый. А вот бокал с вином у Белого уперли, не побрезговали. И веер дамский, блестящий. Повезло кому-то, сменял – так сменял.

– А все-таки… – покорно прижимая к груди подарок, спросил монах. – Все-таки это странно, да? Венценосные братья терпеть друг друга не могли, и вот… Я от изумления дара речи лишился!

– В детстве они были очень дружны, – зевнул Эрей. – А теперь… Теперь, в Светлых кругах, тень отступила, и Лин стал прежним, а Рад этому… рад.

– А вы?

Будь моя воля, – сонно думалось магу, – я заковал бы младшего в чистейшее серебро, поил бы серебром, держал бы в серебряной комнате с видом на серебряный рудник. И если б он выжил, – вышел бы оттуда человеком.

Нет здесь твоей воли! – хлестко усмехнулось надвинувшееся небо, складывая звезды в жестко очерченный рот. – В целом мире нет твоей воли, лишь моя, и ты ей подвластен.

Знаю! – кивнул звездам Эрей и уснул, теперь уже до рассвета.

Рассвет начался со вздохов и причитаний, и бормотаний. Эрей тянул на себя зыбкий и зябкий туман, болотный, мягкий, будто пуховое одеяло. Нежился в промозглых испарениях, чувствуя, как новые Силы питают тело, и дышится все легче, все слаще, как мечталось дышать всем жильцам неспокойных склепов, всем, умиравшим от проклятой лихоманки, с сожженными кашлем, изодранными в клочья легкими. Нет средства целебнее крепкого сна на кладбище возле болота, упоительно просыпаться, будто заново рождаясь, наливать в себя, словно в сосуд, Силу местных обитателей, впитывать, переваривать, делать своей Силой, своей мощью! Разве что Океан… Но и Чаша Океана имеет Дно, из Нее нельзя черпать вечно.

– Прости нас, Господи, сирых и убогих, рабов Твоих грешных, ненасытных, неумеренных.

Эрей невольно вслушался в бормотание, успев привыкнуть к жалобным рыданиям духов в предрассветном сумраке. Все тот же монотонный речитатив, только голоса чище, да слова больно смахивают на молитву… Голоса… Голос!