Руда. Возвращение. Скрижали о Четырех

– Вот это Силища! – осенив себя Единой Чертою, выдохнул потрясенный Викард. – Знаешь, братко, у меня все царапины затянулись, и тот шрам на спине, помнишь? – не чую. Впервые за десяток лет! И на пястье шов – да ты посмотри!

– Я вчера в кузне обжегся, – подал голос примолкший было хозяин, – так нету отметины, ушла как ветер. Спина опять же, – чуть что ломило, колено ныло… Сколь себя помню, – все что-то не так, ноет, жалует, а теперь вот – тишь. У дочи прыщи пропали, ты смотри! До чего ж красива девка сложилась! Святой человек, святой, храни тебя Ушедший!

Дочь кузнеца, похорошевшая, порозовевшая, медленно открыла глаза, оглядывая привычный и непривычный мир вокруг, присела на кровати, ища отца, но наткнулась взглядом на монаха, осторожно опускавшего руки.

– Какой красивый… – прошептала девушка, потянувшись к спасителю. – Надо же… зеленый! Смешной…

– Истерро! Вы в порядке? – резко позвал Эрей, нарушая всеобщий благостный настрой. – Побратим!

Викард опомнился в тот миг, когда монах качнулся и изумрудный нимб угас, и панцирь распался на куски; варвар успел подхватить, поддержать, мимолетно отмечая, что девушка права, и лицо монаха зелено, настолько, что надежды почти не осталось, и тело в могучих руках невесомо, прозрачно, просто сходит на нет, истончается, тает. Беспомощно оглянулся на мага в углу.

Хищным рывком Эрей очутился рядом, стиснул безвольную руку Истерро и, глядя в потолочные балки, выкрикнул заклятье Двойного Щита.

Это было сложно, едва ли не смертельно – оборвать на полпути ток Силы, не дать выплеснуться в ненужный Щит и удержать в угасающем теле друга, но ради этого момента, ради этого заклятья он просидел сиднем в углу, победил себя, не ушел в Океан, оставляя поле боя под темным контролем. Он вливал себя, душу свою в Истерро, мешал Силу, как иные мешают кровь, и перевернутый, никчемный Щит делался братиной, и Океан шумел свидетелем на грани сознания. Рядом тихо бранился Викард, тщась вернуть не успевшую рассосаться светлую Силу, искренне, яростно, как умеют лишь дикие сыны Инь-Чианя, опираясь на священное безумие, держал монаха – и смеялся от счастья, ловя привычную боль недолеченных ран.

Истерро хватило малой толики их усилий. Дернувшись загнанной клячей, он захлебнулся потоком воздуха, ловя его обожженными легкими, закашлялся, замотал головой, брызжа слезами и потом, забился, выдирая мокрые ладони из захвата инь-чианина. С сознанием вернулся и рассудок, включился вовремя, чтобы с грехом пополам загасить Щит. Его чудодейственный голос еще не вернулся, не ожил, он даже крикнуть не мог, он лишь хрипел, гудящая в венах темная Сила вымораживала насквозь, и монах дрожал всем телом, словно в ознобе. Удалось сморгнуть слезы, Истерро посмотрел на мир вокруг и выдохнул одними губами:

– Уходим! Эрей, хватит, нужно уходить!

Эрей сквозь туман и раздирающий голову звон взглянул на кузнеца, на его дочь, застывшую в молитвенном экстазе, прислушался к гулу за окнами. В горнице все ходило ходуном, звенели мертвые руды мечей, гудело пламя, подпрыгивали половицы. Весь дом дрожал, гася собой заклятье, уводил по бревнам, по древесным жилам в землю, дом был славный, он старался, спасал людей и магов, вздумавших трясти основы мира. Из-за стропил выглядывал перетрухавший домовик и злобно крыл все мажье племя. За слюдяными оконцами испуганно кричали, плакали дети, кто-то надрывал глотку, созывая то ли на драку смертную, то ли на пожар, но пожара не было, просто пламя вырывалось над трубой почти на метр. А вот с дрекольем народ подтягивался, бабы вдруг заголосили, что сожрал темный маг кузнеца и девку его беспутную…

– Уходим, – повторил он за монахом и потащил Истерро к дверям. Впрочем, и у него Сил было – впору одалживать.

Викард пришел в себя на пятом выдохе, резком, как учили в Школе, потер взопревшие ладони, послушал толпу за окном, осмотрел оцепеневших в священном трепете кузнеца с дурехой-дочкой, недовольно забурчал и встал на ноги. Тело охотника за нечистью справлялось быстро, восстанавливалось, мощи его хватило б и на пятерых, что ему Истерро! Пушинка, не монах. Да и братко со своими мажьими делами стал почти прозрачным, как тогда, у Храма.

– К конюшне, Берсерк! – Эрей тяжело оперся о протянутую руку побратима. – Дотащишь?

– Шутишь? – фыркнул великан и перехватил Истерро поудобнее. На пороге горницы оглянулся и прикрикнул: – Эй, кузня, дочь спасай! А ну как балки не сдюжат? Если дуру бревном придавит, к чему мы тут корячились? А нам мешать не моги! Дочу твою исцелили? В расчете! Берем кобылу и уходим тихонько.

Конюшня, хвала Единому, пустовала, взятая под опеку цельконом – крайне эффективной защитой от зевак. Дэйв радостно забил копытом при виде хозяина, подала голос крапчатая, и сивая лошадка монаха загарцевала за компанию, еще не зная, на что обрекла ее судьба.