Рудольф Нуреев. Жизнь

Роль балетмейстера он отдал Клер Мотт, его стариннейшей парижской приятельнице, и пригласил Иветт Шовире натаскивать премьеров. «В Рудольфе очень важна его верность», – замечает Элизабет Платель. Но если приглашение и стало данью верности, подобный шаг был также дальновидным с политической точки зрения, так как обе дамы были примерами французской школы в ее самом утонченном виде. Балерина-ветеран стала практически учреждением, «Национальной Шовире». Из мужчин Рудольф выбрал балетмейстером получившего подготовку в Большом театре Евгения Полякова, Женю, который в России принадлежал к числу его самых верных поклонников. Потом он работал во Флоренции директором и хореографом. Вначале он отказался от предложения, потому что занимал такой хороший пост в Италии, но после нескольких приездов в Париж решил, что работать с Рудольфом – гораздо более интересная задача. Невысокого роста, непритязательный человек с коротко стриженными рыжеватыми волосами и бородой, Поляков казался олицетворением русского интеллигента. Его коллеги во Флоренции считали, что он наделен таким качеством, как garbo, что означает не просто цивилизованного человека (не просто учтивость и изящество), а нечто выше. «Скорее это благословение… Все, что делал Женя, было заражено этим цивилизованным благословением».

Одним из условий, которые поставил новый директор перед тем, как занять свой пост, было увольнение администратора, Жоржа Хирша, властной фигуры со старомодными взглядами, которые Рудольф презирал. Его заменили молодым Тьерри Фуке, говорившим на двух языках, который провел последние месяцы, тесно сотрудничая с Рудольфом при подготовке его прибытия. Своим помощником Рудольф выбрал Франка Рауля-Дюваля, который недавно демобилизовался после службы на Дальнем Востоке. «Рудольф позвонил мне и сказал: «Мне нужны свои люди», но через несколько месяцев стало казаться, будто вся бюрократия Парижской оперы набрасывается на меня, и я понял, что ничего не получится. Они как будто думали: «С одним Рудольфом справиться трудно, но, если он приведет свою команду, это будет невозможно»[168]. Рудольф оставил личную помощницу Хирша, Мари-Сюзанн Сюби, которую Тьерри Фуке вначале собирался уволить, пока его не предупредили: «Осторожнее!» (Ее муж, Раймон Сюби, видный государственный деятель, был главным советником бывшего премьер-министра Раймона Барра, а в 1987 г. его назначат президентом Парижской оперы.) Миниатюрная элегантная женщина с милым лицом в форме сердечка и фигурой танцовщицы, она, как Рудольф сообщил Мод, «настоящая леди. Даже слишком леди для того, чтобы работать в Опере». Через несколько недель ей позвонил Шандор Горлински и сказал, что Рудольф так доволен, что хочет, чтобы она «чуть больше присутствовала». Мари-Сюзанн, более того, оказалась настолько незаменимой, что для преданной Дус Франсуа личная помощница Рудольфа, как оказалось, представляла гораздо большую угрозу, чем все остальные связи в его жизни.

Самым «иконоборческим» из первых поступков нового директора оказался тот, что он настоял на уничтожении Зала Лифаря, огромного зала для занятий в ротонде здания Оперы, названного в честь Сергея Лифаря, давнего спасителя французского балета. Рудольф собирался разделить пространство на три отдельные студии, заметив: «Только когда [это] будет завершено, можно будет работать по-настоящему. Я соберу перед собой всех танцовщиков, и эта ситуация привлечет зарубежных хореографов, которые пока не решаются приехать». Салон наверху он окрестил «Петипа», а два внизу – «Баланчин» и «Бурнонвиль» – «Троица»[169]. Но, хотя сохранилось очень мало работ Лифаря, а от его подготовки остались лишь крупицы, Рудольфу очень советовали убрать фамилию Бурнонвиля и заменить его на Лифаря, который почти для всех старших сотрудников по-прежнему считался синонимом балетной труппы Парижской оперы[170].

Последний из протеже Дягилева, красивый, харизматичный Сергей Лифарь правил «Русским балетом» в конце 1920-х гг., а после смерти импресарио в 1929 г. его пригласили в Парижскую оперу, где он стал звездой, хореографом и директором. «Лифарь был не просто танцовщиком-звездой, – пишет Линн Гарафола. – Он был знаменитостью… Силой, с которой приходилось считаться в коридорах власти». Решив возродить умирающую французскую труппу, он послал самых младших ее участников учиться у великих парижских педагогов-эмигрантов: Кшесинской, Преображенской, Трефиловой… их значительно улучшенная техника приобрела и роскошный лиризм Мариинского балета. И, сочетая определенное количество необходимых реформ с нюансами новаторской магии, которую он усвоил у Дягилева, Лифарь успешно восстановил в балетной труппе Парижской оперы ее отличительные признаки, которых не знали с эпохи романтизма.