Рудольф Нуреев. Жизнь

Но Рудольф по-прежнему стремился к торжеству танцовщика. В начале года, в поезде, идущем в Венецию, он признался Луиджи, что он ВИЧ-позитивен, сказав: «Скоро я буду очень больным, но я хочу танцевать как можно больше». Поняв, что так Рудольф «отвлекает ум от туннеля смерти», Луиджи начал помогать ему в осуществлении его плана – и помогал до самого конца. Барышников тоже понимал потребность Рудольфа танцевать и два раза предложил ему выйти на сцену с «Американским театром балета» в «Жизели» – «балете, который он еще способен осилить». Его выступление 8 мая 1987 г. вызвало неожиданно хвалебные отзывы. Дейл Харрис назвал его самым лучшим балетом в Нью-Йорке за десять лет. Повторяя то, во что верил сам Рудольф, критик заметил, сколькому еще можно поучиться молодым звездам, наблюдая за зрелым Нуреевым, чье чувство вовлеченности и мотивация, которые никто в АТБ тогда не демонстрировал, можно было достичь. Этот Альберт, «на которого давят чувство вины, горе и раскаяние», был Рудольф, который играл человека, которым он стал. Когда Виллисы побуждают его танцевать до смерти, его пылкая сила шла от его собственного отчаяния.

Следующие несколько месяцев Гилен Тесмар назвала «булимией выступлений». Рудольф незадолго до того подписал контракт с Эндрю Гроссманом из «Коламбия артистс менеджмент, инк.», по словам Уоллеса, только потому, «что Гроссман мог добыть ему одноразовые выступления». Кроме того, он часто ездил на провинциальные гастроли с лондонским «Фестиваль балетом», «Северным театром балета», «Бале дю Лувр» и «Нанси балет» (который историк искусства Рой Стронг заклеймил как труппу «второразрядного ужаса, которая с трудом пробивается сквозь программу под названием «Дань Дягилеву»). Даже его сторонник Джон Персивал теперь призывал Рудольфа отказаться от таких ролей, как «Призрак розы». Но поскольку ему предлагали все меньше и меньше ангажементов, он решил хвататься за любую подвернувшуюся возможность. Он считал, что танец «зависит от спроса и предложения: нет спроса – нет предложения».

Кроме того, если он больше не танцевал, прекращалось и предложение денег – в последние годы Рудольф стал почти патологически одержим ими. «Когда все станет совсем плохо, могу жить в Вирджинии и выращивать картошку», – говорил он близким друзьям и как будто искренне верил, что он рискует закончить свои дни в бедности, в какой он начинал. «Рудольфа ужасала возможность снова стать бедным, – говорит Жаннет. – В нем всегда это было – вот почему он никогда ни за что не платил, – но начало делаться хуже». Тогда же Рудольфа преследовало убеждение (поддерживаемое Марго), что Горлински ворует у него деньги. Это, как подтверждает Барри Вайнштейн, была полная чушь. «Шандор был проворным малым. Ему как агенту полагалось 10 процентов, но он никогда и гроша не брал, который ему не принадлежал. Он по-настоящему любил Рудольфа и всегда заботился о нем особенно. У него не было своих детей, и я угадывал у него своего рода отцовское чувство». Но в июле 1987 г., когда Рудольф узнал, что Горлински, не посоветовавшись с ним, продал дом на Файф-Роуд, он пришел в ярость. Не имело значения, что он много лет не жил там. Ему показалось, что со стороны Горлински это не только предательство, но и признак того, что дела начинают стремительно выходить из-под его контроля.

В конце июля Рудольф хотел повторить прошлогодние турецкие каникулы. Ясемин договорилась нанять то же судно, и группа собралась на Виктория-Роуд накануне отъезда. Туда входили Джейн Херманн, Дус, Уоллес, который прилетел из Лос-Ан джелеса с братом Томом; а также Стивен Шерифф, которого пригласили в последнюю минуту. Молодой танцовщик привез Рудольфа домой после участия в шоу Дамы Эдны Эвередж. Запись прошла не слишком удачно; его выступление столкнулось с грубым сценарием и не было смешным. «Стало ясно, что ему не следовало соглашаться туда приходить, – говорит Уоллес. – Он пошел туда только ради денег». Напряженную обстановку дома в самую жаркую ночь года дополняло то, что Мод, которая недавно сломала лодыжку, настаивала: она не в том состоянии, чтобы путешествовать. «Мы тебя понесем», – умолял Рудольф, снова и снова призывая ее передумать. «Я понимала, как я его расстраиваю, но мой врач сказал, что я ни в коем случае не должна ехать». Примерно в два часа ночи, когда было еще очень жарко, Рудольф спустился вниз, чтобы уложить вещи. Вскоре после этого послышался страшный грохот, за которым последовал звон бьющегося стекла. Собираясь взять переносную клавиатуру и увидев, что она не помещается в коробку, Рудольф швырнул инструмент в дверь, разбив несколько стеклянных панелей. Тогда, сокрушенно заметила Мод, был единственный раз, когда она поняла, что Рудольф злится у них дома.