Руки моей не отпускай

– Кто она вообще такая?! – беспредельно возмущаясь, тряся в руке пузырек с валериановыми каплями, кричал, краснея лицом от натуги, Александр Родионович Полянский, отец Кости, по совместительству чиновник высшего звена Министерства иностранных дел. – Девчонка из провинции, только выпорхнувшая со школьной скамьи! Никто, пустое место! Родственники кое-какие! – и он театрально-саркастически потряс руками. – Дребедень из Воронежа!

– Никогда! – подхватывала жена, зажимая в руке мензурку для валериановых капель. – Никогда она не переступит порог нашего дома и не станет нам родней! Слышишь, никогда! – и принималась причитать со слезой: – У тебя блестящее будущее, Константин, великие способности, ты гениален! Твои дарования мирового уровня и достояния, ты будешь в передовых людях планеты! И ты решил загубить свою жизнь, связавшись с этой девкой, быстро сообразившей, кто ты, кем станешь и насколько ей выгоден этот брак, и бесстыдно прыгнувшей в твою постель! – театрально повела мама рукой и посмотрела растерянным взглядом в пустую мензурку.

В своем возмущении родители никак не могли соединить две вещи – валериану и емкость для нее – в логическое целое и наконец накапать лекарство в рюмку.

Костик, с кривой усмешкой слушавший их крики и требования, смотревший на весь этот цирк, размышлял о том, что пока его маман не покричит столько, сколько считает нужным, пожалуй, вещи ему собрать не дадут, и в данный момент решал про себя дилемму – подождать еще или прийти, когда их не будет дома, больше склоняясь ко второму варианту.

Вообще-то ему были безразличны и их возмущение, и их мнение как таковое, он им давно уже не верил. Лет, наверное, в пять Костик однажды вдруг понял, что все эти крики, эмоции, нравоучения и морализирование – все это чистой воды лицемерие и игра в достойных родителей, соблюдение неких правил и установок, обязательных в их жизни. Такая глобальная большая игра, в которой все всё знают, но продолжают притворяться.

И для того, чтобы так считать и относиться к родителям подобным образом, у ребенка имелись вполне весомые основания.

Он был старшим сыном и родился, когда папенька молодой акулкой вгрызался в карьеру, в которой его активно подталкивал тесть, всячески помогая и способствуя.

Тестюшка же происходил из расчетливых и ушлых купчин-хитрованов, настолько быстро и продуманно мимикрировавших в нужное время в большевики и примазавшихся к нужным людям, что их родня сумела пережить все кровавые терроры и тридцать седьмой год, поднявшись в высшие властные круги. Там и «топтались», меняя на «посту» отца сыном.

А вот доченьку-красавицу тесть решил пристроить в благородную семью с дворянскими корнями, династически «засевшую» в науке и культуре – улучшить генофонд внуков, так сказать. И подобрал ей в мужья Сашку Полянского, в науке не потянувшего, не в пример старшим братьям и сестре, зато расчетливого, жадноватого и хваткого, ну будто его сын родной. Вот и породнились.

Да и надо было по-тихому да по-быстрому доченьку-то пристраивать – умна слишком оказалась, в книжки зарылась, языками иностранными увлеклась и роман закрутила с зарубежным гражданином.

Дочь-то он от иностранца оторвал, а того выслали без шумихи, и аборт ей по-тихому сделали, пока никто не узнал, но требовалось срочно навести в этой истории порядок, чтобы боком не вышла ему самому. Вот он и выбрал ей жениха, на которого многое поставил.

Первый год замужества утонченная, не в родню, Элеонора прорыдала, не подпуская к своему телу мужа. Потом ничего, пообвыклась как-то, а уж когда молодые уехали работать в торгпредство во Франции, так и совсем полюбила, насколько была способна. Поперла-таки из Элечки купчикова сущность: хорошие деньги, что зарабатывал муж, возможность общаться на европейских языках и покупать европейские товары, жить в Европе оценила по достоинству.

Вот только беременность и материнство привели ее в откровенный шок – Элечке совершенно не нужен был этот орущий комок, желавший сосать из нее молоко и требовавший постоянного внимания. И, быстренько съездив в Москву, Элеонора оставила месячного Костика матери мужа, жене академика Полянского, известному искусствоведу страны Милене Валерьевне, а потом спешным порядком, не задержавшись ни на один лишний день, вернулась назад во Францию к мужу.

Прошедшая все ужасы и две войны, дождавшаяся мужа из лагерей и сама пережившая арест и год заключения, родившая и воспитавшая четырех детей, трое из которых стали учеными, – вот уж кто все понимал про своего неудавшегося сына, невестку и ее семью, и шпарящая прямым текстом свое мнение в лоб родне Милена Валерьевна внука приняла без возражений.

И вырастила.

Не смущаясь и не делая скидки на возраст ребенка, всегда давала правдивые и четкие оценки его родителям (растолковав цинизм и лицемерие их натур), людям, правящей верхушке, строю в целом и всем аспектам жизни.