Руки Орлака

– Что, если сделать из Фредди того, кем он, вероятно, был раньше? А если даже и не был, то умышленно ввести его в это искушение. Судьбоносная дата – второе июня – требует того, чтобы Фредди Уж стал или снова стал вором. Лишь таким путем нам удастся расстроить свадьбу.

– Не забывайте, маман: Жильберта так сильно любит его, что, наверное, предпримет попытку его излечить.

– Так или иначе, а свадьбу придется отложить sine die[125] – об этом я позабочусь, не беспокойся. Это будет не только мой долг, но и мое право. И тогда мы получим шанс действовать так, как сочтем нужным. Впрочем, я знаю психологию молодых дам. Им достаточно увидеть, что любимый человек превратился в грабителя или порочного мономана, чтобы остыть к нему на веки вечные.

Лионель всегда восхищался энергичностью и несгибаемой волей матери, ценил ее сильный характер, способность устоять перед шквалом бед и напором обстоятельств, но в данную минуту был просто потрясен и, как примерный сын, готов выполнять любые приказания графини.

– Что нужно делать?

– Пусть Обри установит как можно более тесные отношения со второй личностью Жана Марея, с этим Фредди Ужом, войдет к нему в доверие, подучит его, искусит, подобьет на кражу – как угодно; я не пожалею денег на такую работу. Думаю, для оказания этой «услуги» достаточно будет и нескольких дней. Как только Обри даст сигнал, что его «клиент» готов к решительным действиям, мы срежиссируем подходящий случай.

– А мне вмешиваться в процесс?

– Нет, не стоит. С Обри Жан Марей незнаком, тебе же лучше с огнем не играть. Достаточно слабого воспоминания, короткого контакта в памяти обеих личностей – и наша операция провалится.

– У нас есть серьезный противник.

– Высокопоставленное лицо, о котором говорил префект? Тот, кто наблюдает за тем, чтобы Фредди не скомпрометировал Марея? Я тоже о нем думала. Было бы неплохо выяснить, кто этот покровитель, и нужным нам образом повлиять на него, но так, чтобы он ни о чем не догадался. Ты имеешь хоть какое-то представление, кто этот ангел-хранитель?

– Ни малейшего. Префект не обсуждал со мной данную тему, а Обри еще не успел исследовать ночную жизнь Фредди Ужа.

– Что насчет мадемуазель Явы?

– Пока что мы знаем о ней не много, но с этой стороны я не предвижу серьезных препятствий. Любая бывшая кокотка считает подарком судьбы стать рабыней бандита, способного нагонять ужас на Батиньоль или Менильмонтан[126]. Она не так щепетильна, чтобы брезговать преступным прошлым Фредди Ужа; его незапятнанная честь вряд ли представляет для нее ценность, скорее наоборот…

– Полагаю, Обри лучше держать ее в неведении относительно своих намерений, – сказала мадам де Праз. – И вообще, ему следует соблюдать конспирацию и поменьше болтать.

Лионель окинул долгим взглядом танцующую пару – Жана Марея и Жильберту Лаваль, – и воображение нарисовало ему синюю змею на правом предплечье обнимавшего его кузину молодого человека.

– Если бы она знала! – прошептал он, представив себе Марея не в костюме от английского портного, а в фуражке, без галстука, в холщовых брюках и эспадрильях – того самого апаша, который крался к дому в ночной темноте.

Светское танго превращалось в вульгарную пляску, Жильберта принимала облик кокотки Явы…

– Если бы она знала! – повторил Лионель, взглянув на мать с выражением какой-то нездоровой радости.

– На этот счет будь спокоен, – заверила сына мадам де Праз. – Придет время – узнает.

– Маман, – вздрогнул граф от внезапной мысли, – но вы же любите племянницу, не так ли?

– Конечно, но прежде всего я – мать. И разве я не пекусь о счастье Жильберты? На мне лежит ответственность за будущее девочки, и я не отдам ее какому-то сумасшедшему, который днем напускает на себя лоск, а ночи прожигает в пивных с кокотками. Кроме того, он вор, мошенник, а может, и убийца. О чем ты говоришь, Лионель? Я спасаю твою кузину от беды, иначе это чудовище, страшнее любой змеи, погубит ее.

Смущенный душевной легкостью, с какой мать приносит счастье Жильберты ему в жертву, Лионель, поразмыслив, пришел к выводу, что она поступила бы точно так же, окажись мсье Жан безупречным человеком. Граф понимал, что дело не в Марее и его психических отклонениях. Центростремительной силой являлась безмерная материнская любовь, с годами превратившаяся в неистовую страсть, готовую испепелить всех, кто мешает счастью единственного ребенка. Тешило ли такое жертвенное чувство самолюбие Лионеля? О да, и весьма сильно.

– А сам ты не танцуешь? – спросила мадам де Праз.

– Ну почему же? Танцую, – ответил Лионель с задумчивым видом. – Просто я полагал, что Марей будет обедать с нами, и у меня могло не быть другой возможности переговорить с вами до того, как мы отправимся в «Одеон». Вам есть что сказать мне по этому поводу? Насколько я понимаю, вы намерены прибегнуть к гамлетовскому приему, – улыбнулся Лионель, бравируя своей образованностью.

– А при чем тут Гамлет? – недоуменно осведомилась мадам де Праз.