Рукотворное море

Это было время наших успехов на фронте. Больше года назад немцев отбросили от Москвы, совсем недавно закончилась Сталинградская битва. Освобождены были Воронеж, Курск, Белгород, Харьков. Наши войска прорвали блокаду Ленинграда. И хотя рано было считать, что близок конец войны, так как противник еще способен был к серьезным контрударам, — в середине марта, например, гитлеровские войска снова овладели Харьковом, — росла уверенность, что победа не за горами, и многих не оставляло предчувствие, что вскоре снова грянет решительная битва, — так это и случилось: несколькими месяцами позже началось сражение на Курской дуге.

Физически к тому времени, как было сказано, я окреп настолько, что сравнительно легко мыкался по военным дорогам вольной пташкой в качестве военного корреспондента, но удовлетворения это мне не приносило. Решается судьба народа, судьба страны, а я все еще не активный участник общей борьбы, а так, как бы случайный и сторонний наблюдатель. Кое-как экипированный, полувоенный, полуштатский, в черных солдатских обмотках, в кожаной ушанке с серым каракулем, воинский вид которой придавала красноармейская звездочка, и в синем штатском пальто — его я носил и до войны — вот в каком виде я ездил в действующую армию; того и гляди, органы контрразведки задержат меня как подозрительную личность. Нет, не нравилась мне такая позиция. Всегда один, голосуя на дорогах или пристраиваясь на попутные машины с помощью регулировщиков; полное неведение, где что происходит или произойдет; ночевки в обогревательных пунктах, в землянках низших подразделений, где всегда находилось местечко для корреспондентов из Москвы. Хорошо еще, что через Политуправление РККА я получил продаттестат и мог питаться, не клянча обед у военных начальников.

Что говорить, Щипахину, конечно, жилось гораздо хуже. Из Москвы он никуда не выезжал, карточку получал служащую — шестьсот граммов хлеба, кормился в столовой с отрывом талонов, иногда у себя в тире получал талоны на усиленное питание — УДП, — но уже их успели прозвать в Москве «умрешь днем позже». С середины зимы пальцы у Щипахина стали припухать, кровоточить у ногтей — убийственная штука для призового стрелка, так же как и для пианиста.

Сама судьба послала нам Фрейдлиха навстречу. Был он чисто выбрит, от него несло шипром, явно из какой-то парикмахерской закрытого типа. На только что стриженной «под бокс» упрямой голове лихо сидела чуть набекрень щегольская офицерская фуражка с черным глянцевым козырьком. И шинель на нем была щегольская, сшитая на заказ или, во всяком случае, подогнанная по фигуре, и затянут он был в щегольское, поскрипывающее снаряжение — ремень и портупею, кожаная полевая сумка висела на боку как влитая. В виде контраста ко всему этому офицерскому блеску он был еще без погон, и не парадная шпала на красной эмали красовалась в петлицах шинели, а потертая полевая, крашенная зеленой масляной краской, и это свидетельствовало о том, что Фрейдлих не просто старший политрук, а человек с переднего края.

Дел у Фрейдлиха в Москве было множество. Кого-то у себя в армии он убедил, что в Москве у него есть нужные связи, и ему поручили организовать печатание листовок для Седьмого отдела. Кроме того, он должен был раздобыть для редакции хотя бы одну пишущую машинку, достать подходящий набор клише, «джентльменский набор», на все случаи жизни, так как клише, присылаемые из пресс-бюро, не всегда удовлетворяли редакцию. И еще он должен был для каких-то особых случаев раздобыть высокосортную бумагу. Но все это, конечно, частности.

Самое главное, нет, самое удивительное, заключалось в том, что, всегда независимый и такой уверенный в себе, на этот раз Фрейдлих нуждался в нашей помощи! Во время недавней передислокации попала под бомбежку редакционная полуторка, наповал срубило печатника и тяжело ранило двоих — литсотрудника и корректора. Теперь он не может вернуться в редакцию, не раздобыв в Москве новых членов для газетного коллектива, как он пышно выразился. И печатник, и корректор, и литсотрудник — все они будут зачислены в штат редакции в качестве вольнонаемных. Корректор, она же машинистка-стенографистка, — редкая удача — уже нашлась. И верно, рядом с Фрейдлихом — мы сразу ее не заметили — топталась на тротуаре женщина лет сорока с хвостиком. И шубейка ее с лисьим воротником, и старые туфли на полувысоком каблуке имели такой далекий от войны вид, что мы со Щипахиным даже переглянулись. Дело за печатником и литсотрудником, продолжал между тем Фрейдлих, и мы со Щипахиным увидели, как вдруг у него отвисла челюсть.

— Стоп, ребята! Да вы-то мне и нужны! Вы же можете меня выручить. Слушай, Жорка, ты не окончательно забыл типографское ремесло? А ты, — это он обращается уже ко мне, — знаешь, как твоя должность будет называться? «Писатель армейской газеты» — это официальное название. Красиво? Шик, блеск, раскладные стулья! Что вы тут киснете? Посмотреть на вас — уши торчат у обоих, хоть белье вешай. А шамовка у нас во! — Он поднял вверх большой палец.

— Да ты небось врешь, — только и сказал Щипахин.