Рукотворное море

Но он не шамовку имел в виду. Он имел в виду предложение Фрейдлиха как таковое. Хотя московская голодуха была для него почти нестерпима и, пожалуй, опасна из-за туберкулеза, в эту минуту Щипахин думал не о харчах. О думал о том, что наконец-то попадет на фронт, куда и должен был давно попасть хороший специалист стрелкового дела. Я видел это по его лицу. О себе он думал меньше всего. Он хотел воевать, бить врага. То, что в армейской типографии ему еще меньше придется соприкасаться со стрелковым делом, чем у себя в тире, его не заботило. Только бы попасть в действующую армию. Как ни клади, Фрейдлих прав, там — фронт, война, а не тыловая тягомотина.

Щипахин и минуты не стал раздумывать, соглашаться или-нет. И даже как-то сразу выпрямился в своем дрянном демисезонном пальтишке, когда понял, что предложение Фрейдлиха вполне серьезно.

Да и я не стал долго колебаться. Кончается мое нелепое фронтовое одиночество, мои грустные скитания, не придется мне больше цапаться с редактором журнала и безрезультатно биться за свои корреспонденции. И медицинская комиссия на сей раз бессильна мне помешать!

Фрейдлих познакомил нас с корректором Плитняковой, она же машинистка-стенографистка. И с той минуты мы уже не расставались, ходили все вместе по делам Фрейдлиха вроде маленькой команды новобранцев. А вскоре мы уже и подвыпили немного, потому что все вместе зашли к Плитняковой и у ее мамаши оказалась непочатая поллитровка, взятая по талону. В те времена во многих учреждениях выдавали рабочим и служащим талоны на водку не без расчета на то, что некоторые пить не будут, в особенности женщины, и водку снесут на рынок, чтобы обменять там на масло или картошку, — таким образом, водка из продукта безнравственного становилась чуть ли не узаконенным способом поднять немного прожиточный уровень населения.

Ее пол-литра мы усидели мгновенно. Да еще «малыша», как теперь выражаются, завалящего «малыша», то есть четвертинку, одолжили на радостях у соседей. Всего ничего, а все же граммов по двести на мужчину и выпало, поскольку Плитнякова и ее мамаша из женской деликатности пили меньше нашего.

Плитнякова осталась дома собираться в дорогу; женщине сборы всегда сложней — нужно и постирать, и погладить, и голову помыть, — а мы пошли дальше справлять на ходу свои неотложные предотъездные дела.

5

Где-то Фрейдлих добился разрешения, и нас накормили обедом из трех блюд без отрыва талонов, и каждый получил по два куска хлеба; где-то он написал каждому удостоверение на редакционном бланке, что такой-то является штатным сотрудником армейской газеты «Вперед, на врага!», просим, мол, любить и жаловать. И даже приложил круглую печать не то редакции «Красной звезды», не то «Красного воина», а может быть, и «Вечерней Москвы», — не помню, где это случилось, так как Фрейдлих всюду был вхож и везде чувствовал себя как дома. Затем он ухитрился получить по своему и по моему продаттестатам чудесные продукты на много дней вперед, и мы, следовательно, были теперь полностью снаряжены в путь-дорогу.

Вместе зашли мы на телеграф, и я отправил телеграмму жене, что, дескать, самомобилизовался для работы в армейской газете и уезжаю в действующую армию, подробности письмом. А Фрейдлих долго и упорно звонил из автомата какой-то даме, но его переговоры не дали желаемых результатов. Тогда он предложил пойти всем к его знакомым девчатам, и у них мы, чего доброго, заночуем. Мы со Щипахиным с радостью согласились: нам обоим противно было возвращаться в свои холодные, захламленные комнатенки в полупустых из-за эвакуации коммунальных квартирах с лимитированным светом и испорченной канализацией. Да и не хотелось расставаться в такой замечательный день. А может быть, каждый из нас двоих испытывал что-то вроде страха: проснешься завтра у себя дома — и никакого Фрейдлиха нет, никакой перемены в жизни не предвидится. У меня — опять кратковременные поездки в воинские части, работешка кустаря-одиночки, опять никчемная жизнь в ожидании вестей с фронта, беспокойство, как бы не пропустить по радио вечернюю сводку, а у Щипахина — стрельбы по бумажным мишеням.

На десять минут только мы зашли ко мне, я быстро уложил в чемодан нужные вещи, отдал карточку соседке, отдал ей ключ от комнаты, сказав, что квартплату будут переводить, затем минут на десять зашли к Щипахину, и он загрузил свой рюкзак тем, что ему было нужно, и тоже отдал кому-то ключ от комнаты, оставил записку и карточки матери, и мы готовы были отправляться на все четыре стороны.

За мной не водилась слава донжуана, но и ханжой я не числился. Что же касается Щипахина, то скромней его я, честно говоря, не знал человека. Тем не менее нас обоих охватила чрезвычайная резвость, и мы с великой бодростью и победными воплями поскакали вместе с вещами на Никитскую, где в огромном домище, облицованном зеленой керамической плиткой, обитали девчата Фрейдлиха.