Румия

Шум еще долго стоял в пятой группе. А после обеда Цоба решительно направился в сторону «кирпичиков» — укромное место курцов. Там он разыскал Аркашку. Они отошли подальше к развалинам и уселись на цементную глыбу, отшлифованную штанами ремесленников.

«С чего же начать?» — думал про себя Цоба.

— Чего это у тебя такой вид, будто допрашивать меня собрался? — не выдержал молчания Аркадий.

Цоба вздохнул медленно, не глядя на Спирочкина, и заговорил:

— Ты на собрании при всех мне рот затыкал. А мне отлупить сейчас охота тебя. Чтоб запомнил.

— Ты, ты чего это? — оробел Аркадий. — Я же… я… ты же сам на меня.

— Потому что паскуда ты.

— Ох-хо-хо, — деланно вздохнул Спирочкин. — Даже Цыган воспитателем заделался. Такой урка пропадает.

— Ладно, — решительно встал Цоба, — тебе не втолкуешь. Запомни одно: если еще раз старое вспомнишь, изуродую. В тюрьму сяду, но и ты будешь всю жизнь на врачей работать. Запомни.

Цоба резко встал и, не оглядываясь, зашагал прочь.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА БАЛ

Как ни старался Сашка, он так и не встретил снова ту задиристую девчонку, которая обозвала его на берегу Днестра капустой. Даже не узнал, как зовут ее. Возвращались токари из мастерских обычно одним маршрутом — мимо второй женской школы. Сашка радовался, когда, проходя мимо школы, ремесленники пели песню. Заслышав их голоса, из окон выглядывали школьницы. Сашка искоса посматривал на окна, но знакомого лица не видел. Он достаточно хорошо запомнил и кудряшки, и ямочки на щеках. Не обознался бы.

Теперь Сашка стал отутюживать свои брюки, почти ежедневно подшивал свежий подворотничок, а белобрысые «три волосинки» на ночь обильно смачивал водой, зачесывал назад и туго стягивал полотенцем. Утром, конечно, волосы снова вставали дыбом и торчали в разные стороны, как щетина у старой одежной щетки.

Даже на сбор металлолома ходил Сашка теперь в тщательно выглаженных парадных брюках, за что не раз ему попадало от Владимира Ивановича.

Но девчата из второй школы больше не появлялись на берегу.

Ночами Сашка часто лежал с открытыми глазами, ворочался, вздыхал. Мысли в голове рифмовались в стихи. Утром пытался вспомнить рожденные бессонницей строки.

На берегу, где Днестр зеркальный,
Где собирали вы металл,—

шептал он и открывал чистую страницу тетради.

— Где Днестр зеркальный… зеркальный, хулигальный. Нет, при чем тут хулигальный?.. альный… альный… нахальный.

А я, как увалень нахальный,
Нечаянно вам надавал.

Сашка записал в тетрадь. Прочел все четверостишие. «Складно. Чего-то, правда, не хватает или что-то лишнее. Ну ничего, зато стихи». И опять быстро-быстро записывает:

И, невзирая на насмешки,
Я шлю токарный вам привет.
Меня вы оскорбили в спешке.
Капуста в супе, а я нет.

Подумал, что капуста в супе не бывает — в борще. Но это же стихи. Авторский вымысел допускается.

В легком шелесте листьев чудились Сашке стихи, а в монотонном шуме станка — песни. Стал он какой-то рассеянный. И злился на себя за это.

Чего проще — встретить ее у школы. Проторчать хотя бы весь день. Подойти и заговорить. Не убежит же. Правда, боязно подходить. Вдруг она с девчонками будет. Посмотрит на Сашку своими насмешливыми глазами и скажет: «Что вам угодно, товарищ Капуста?»

Но даже это лучше, чем думать и надеяться на случайную встречу, писать эти глупые стихи и получать от учителей нагоняй за рассеянность.

Да и Владимир Иванович давно заметил, что с Сашкой творится неладное.

Частенько вечерами просиживает Качанов в маленькой комнатке мастера. Стал туда захаживать теперь и Цоба. В свободные вечерние часы они кипятят на плитке воду и пьют крепкий темно-коричневый чай с душистой розовой пастилой. А потом Владимир Иванович долго курит «козью ножку» и молчит. От легкого ветерка ветки клена то заглядывают в открытое окно, то снова прячутся в темноте.

Владимир Иванович рассказывает о зеленом и шумном Ростове, о ночных облаках под крылом самолета, о горящем рейхстаге.

Цоба, причмокивая, пьет остывший чай и внимательно слушает.

А Сашка смотрит в окно, о чем-то думает и шепчет чуть слышно:

Ветерок пробегает по листьям, шурша.

Сашка пытается запомнить строчку. Записывать при Владимире Ивановиче стыдится. Но за ночь он стихи забывает и утром, стоя у станка, под монотонный шум мотора снова шепчет о весне и цветущих травах.

А вокруг кипит работа. В цехе на стене висит огромный плакат: «Даешь колхозу «Путь Ильича» дождевальную установку! Токарь, не теряй секунды!»

…Сашка терял секунды и даже минуты. И это теперь, когда Владимир Иванович принес в цех алый бархатный флажок-вымпел лучшему токарю. Да, так и было написано золотом по бархату: «Лучший токарь».

Вымпел вот уже неделю стоит у мастера на столе. Кому он достанется? Кто же лучший токарь в пятой группе?

Это выяснится сегодня в конце смены. Кто за эту неделю сделал больше конусов для насадок, тот и победитель.