Румия

Докторша поймала холодными резиновыми перчатками Борькину руку и поставила его куда-то между перегородками.

Там было темно. Цоба стоял, боясь пошелохнуться. Казалось, его сейчас обязательно ударит током.

— Дыши глубже, руки на пояс, — услышал он властный голос за перегородкой.

Борька боязливо поежился. Он решил, что этот аппарат расскажет докторше о его курении. Ведь в легких, говорят, табачный дым прямо кусками собирается. А поступить Борьке в училище все же хотелось.

Наконец-то щелкнул выключатель.

— Выходи — здоров.

Цоба, удивленный и радостный, вылез из страшного аппарата.

* * *

Через несколько дней начались приемные испытания. Успешно сдав все экзамены, Сашка бегал по двору и разыскивал Цобу. Наконец нашел.

— Ура! Друг. Столкнул проценты! А ты как?

— Да-а… — Цоба нарочито лихо тряхнул стриженой головой. — У меня не прорезало. Понял? Какие-то междуимения спрашивать вздумали. Да пропади все эти между…

— Местоимения?

— Вроде этого. А я знаю, чи их едят, чи на них глядят?! Погорел, словом, — ухарски сплюнул он.

— Подожди ты, не кисни. Может, еще…

— А че мне киснуть? Сегодня же на поезд — и куда-нибудь в Среднюю Азию.

— Дудки! — запротестовал Сашка. — Айда к директору, упросим.

— Сам не маленький, управлюсь. А нет так нет.

Цоба ушел злой, а Сашка прошел в садик, устроился на лавочке так, чтобы через открытое окно коридора видеть директорскую дверь.

На противоположном конце скамейки сидел тот самый белобрысый гвардеец с медалью. На руке у него блестели часы. Настоящие, с секундной стрелкой, они заманчиво сверкали, а солнечный зайчик от них метался по лицу гвардейца, по гимнастерке защитного цвета, попадал на медаль, и тогда она вспыхивала желтоватым блеском. Эх, да все на нем блестело: и хромовые сапоги, начищенные до глянца, и пряжка со звездой.

Сашка искоса поглядывал на мальчишку: не посмотрит ли. Но тот был занят своим делом и не замечал Сашку. А Качанову так хотелось заговорить… Благо Бориса нет поблизости. Цоба не одобрил бы это Сашкино желание.

Наконец, для чего-то энергично вздохнув, Сашка спросил:

— Сколько времени? Настоящие?

Гвардеец улыбнулся Сашкиной наивности, бегло взглянул на циферблат:

— Тридцать семь минут второго. — И замолчал.

«О чем же еще спросить?»

— Собственные, твои?

— Часы?

— Ага.

— Мои. Подарок командира полка.

— Дай посмотреть. Я осторожно.

— Гляди, не жалко.

Сашка бережно взял часы и с интересом стал разглядывать причудливо разрисованный циферблат. Ему удалось прочесть несколько мелких букв. Остальные были нерусские.

— Анкер. Швейцарские. На шестнадцати рубинах, — будто между прочим объяснил гвардеец, окончательно доказав Сашкину ничтожность в этом вопросе.

— Да, здорово! — так же осторожно возвращая часы, проговорил Сашка. — А ты из настоящей винтовки стрелял? — поспешил перевести он разговор на другую тему.

— Стрелял. Но больше из автомата и пистолета.

— А тебе кто — командир полка давал стрелять?

— Личное было. Видел ты солдата без оружия?

— Не-е, — промычал Сашка и робко спросил: — Тебя как зовут?

— Игорь Брятов, — ответил гвардеец.

— А к чему ты в Румию пошел?

— А куда же еще? — удивился Брятов.

— Неужто напильником охота скрипеть? Мог бы и в Суворовское.

— Зачем в Суворовское? Там на станках не работают. А я к станку хочу. И отец мой токарь был. Здесь, на механическом. Я приходил к нему. Интересно. Станок большой у него. Гудит, и весь цех гудит, точно пчелы в улье. Каждый на своем месте что надо делает. Кто винтик, кто втулку, кто валик. А потом все собрали и — гоп! — машина готова. Жаль, у нас нет станков. Я знаю суппорт, фрикцион. Или вот еще…

Но Сашка уже соскочил со скамьи. Он увидел Борьку. Тот вышел из директорского кабинета и, пренебрегая дверью, сиганул в окно прямо на клумбу с полузасохшими цветами. Встал, огляделся, увидел Сашку и, подлетев к нему, начал тузить под бока, приговаривая:

— Поря-дочек! Порядок! Уломал!

— Да подожди ты! — взмолился Сашка, еле увертываясь от дружеских тумаков. — Толком расскажи.

В ответ Цоба сладко зажмурился:

— Примут, понял? Не так страшен черт, как его малюют! — и потащил Сашку за рукав. — Пойдем поглазеем, как пацаны по русскому дрова ломают.

У приоткрытой двери класса толпились ожидающие экзамена. Дынеобразная голова Спирочкина то исчезала в приоткрытой двери, то снова появлялась. Он постоянно о чем-то докладывал ребятам.

Цоба расчистил дорогу к двери себе и Сашке, и они стали смотреть, как «ломают дрова».

В классе у доски, насупившись, стоял молдаванин из Ташлыка Прокофий Сырбу. Какой вопрос задала ему учительница, Сашка не слышал, но, видно, что-то непосильное для парня. Почесывая большущей ладонью стриженую, иссиня-черную голову, Прокофий молчал. Весь какой-то нескладный, он будто врос в пол: ступни в стороны, колени вместе.

— В ошень болшом… — подыскивал он нужные слова.

— Ну, сейчас отколет, — хихикнул Спирочкин.

Сырбу услышал, покраснел и еще тише продолжал:

— В ошень громадном домишке…

Спирочкин прыснул и, прикрывая рот ладонью, зашептал:

— Ему пример с уменьшительным суффиксом велели придумать.