Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Случилось что, Митря? — спросила хозяйка.

— Кто там? — крикнул опять батрак. Потом поворотился к женщине: — Видать, уже нет никого, ушел…

— Кто?

— Да тот, кто тут был. Своими глазами видел. Я кричал ему, покуда ты не вышла. А теперь нет его; будто сквозь землю провалился. Было уж такое однажды со мной на горе. Нечистое дело, верно.

— Да уж ладно. Залезай под свой тулуп, повернись на другой бок, а то кабы опять чего с тобой не стряслось.

— Эй, кто там? — крикнул снова, но уже мягче, будто в сомнении, батрак. Потом, высоко подняв локоть, почесал под мышкой.

Витория засмеялась. В доме засветили лампу.

— Это ты, матушка? — спросила Минодора, стоя в тени завалинки. — Я тут было вздремнула, да вот загалдели, сон будто рукой сняло.

— Как тут не галдеть, когда перед тобой нечистая сила? — бормотнул Митря. — Надо позвать отца Дэнилэ, пусть отслужит молебен и покропит святой водицей. А я пока сосну по другую сторону забора.

Он поволок за собой овчинный тулуп, словно тело мертвеца, и исчез за стеной мрака.

Витория вошла в дом, затеплила лампаду, поклонилась образам. Оконца замигали и застыли в блеклом мерцании.

V

Ближе к рождеству приехал сын Георгицэ из долины Жижии, где в кошарах остались гурты под присмотром старого Алексы. Некифора Липана там тоже не видали, хотя по установленному им самим же порядку он появлялся на берегах Жижии каждый год. Сын сделал все, как требовала мать в письме, справленном отцом Дэнилэ.

Витория радостно встретила его, поцеловала в обе щеки. Потом ушла в другую комнату, заперлась, чтобы выплакать горе. Тут же, однако, вспомнила, что сынок проделал путь неблизкий, притомился и, верно, голоден. Быстро внесла в горницу свежий хлеб, миску с копченой форелью. Митрю сразу же отрядила к господину Йордану за доброй водкой, потом велела Георгицэ рассказать обо всем по порядку.

— Ты войди к нему с заднего крыльца! — крикнула вслед батраку. И, усевшись на скамью, приготовилась слушать.

Георгицэ был бровастым молодцом с карими, как у матери, глазами. На слова скуп — а о делах на зимних выпасах, о том, что там увидел, рассказал толково. Кимир у него был новехонький, и за разговором он, бывало, расстегнув душегрейку, запускал ладони за широкий пояс. Лицо, на котором только начинали пробиваться усы, то и дело освещалось красивой, словно девичьей улыбкой. Витория, сидевшая за столом напротив, не могла налюбоваться сыном. Минодора слушала, опустившись на низкий стульчик, готовая вскочить при малейшей надобности. Вдали под синим оттепельным небом виднелся бор, припорошенный снегом.

— Все там слава богу?

— Все. Нашли мы высокий крепкий камыш. Отгрохали кошары не на одну зиму — на целых три. Землянки выкопали. И со всеми рассчитались. Там снега еще нет, овцы достают зеленую траву в плавнях. Кое-кто из местных стал было ворчать, да старый Алекса быстро угомонил их — человек он бывалый, уж более пятидесяти раз зимует на берегах Жижии и Прута. Потом мы овец пересчитали, и дед Алекса пометил их на своих бирках. А я занес их в свою книжицу. И старик смеялся — мол, сколько лет на свете живет, а ни разу записанных в книге овец не встречал.

Девушка отважилась наконец задать вопрос:

— И что за люди там проживают?

— Люди как люди, — рассмеялся парень.

— А на хоры ходят?

— А как же. Сел я потом в поезд и катил, катил до самой Пьятры.

Женщины смутно представляли себе, что такое поезд. Но не решились расспросить подробней.

Они долго молчали. Гнетущий вопрос навис над ними.

Витория справилась с душившей ее волной горя и тихо проговорила, глядя на залитый светом двор:

— От отца-то ни единой весточки.

Георгицэ медленно положил ложку возле миски и, отодвинув от себя хлеб, испеченный к его приезду, поглядел в окно. Извилистый проселок был пуст.

— Ума не приложу, что могло с ним стрястись, — продолжала женщина. — С отцом Дэнилэ советовалась, заплатила за молебны. Потерплю еще немного, положусь на божью волю. Мысли замучили, а уж сон один видится — измотал, состарил он меня. Погожу еще, пусть пройдут двенадцать пятниц поста. Мы тут одни, родичей никаких, только тебя и могу послать: отыщи его, узнай причину. Ты ведь мужчина.

— Что ж, поеду, — нерешительно согласился Георгицэ. — Не иначе что-то с ним приключилось.

— Да что могло приключиться? — горячо спросила Витория. — Не поверить же россказням бабки Маранды, будто женщина зельем приворотила его. Теперь-то я уж поняла, что это ее леший, если только он у нее есть, совсем бестолковый. А не бестолков — так и вовсе никчемный, раз хозяйка его живет в горестях и нужде. Будь у него сила, так не только ведал бы, где Некифор, а сумел бы и воротить его домой. Не было бы нужды — по ее совету — ворожить над восковой куклой, колоть ее в глаза и сердце, чтобы уколы дошли до сердца и глаз разлучницы. А в моем сне более тяжкое знаменье. Верно говоришь: что-то с ним стряслось. А что — и подумать страшно. Уж лучше бы сбылось по бабкиным гаданиям, нежели по моему сну.

— А что говорила бабка Маранда, о какой такой ворожбе вела речь? — Изумленный паренек даже рот приоткрыл.