Румынская повесть 20-х — 30-х годов

Слезы дрожали в ее голосе. Георгицэ почувствовал что-то вроде жалости, но так и не смог подыскать подходящего утешения.

На второй день, в субботу, только проглянуло солнце, они надели тулупы и пустились в путь. День был погожий, но дорога трудная. Зимник не был еще накатан. Кони старательно уминали снег. Потом Георгицэ пришлось сбросить тулуп и достать из-под сена деревянную лопату. Это было настоящее единоборство: Георгицэ почувствовал вдруг, как растут в нем сила и ожесточение, и не успокоился, покуда не расправился с сугробом, словно с живым существом. Взглянув на мать, он увидел, что она улыбается, и понял: вот тот ответ, который он не нашел вчера. «Женщины похитрее нас, — размышлял он, берясь опять за вожжи, — и куда речистей; а мужики хоть и поглупее, в деле надежней». Потом вспомнил: и это — слова матери.

Лишь к полудню они пробились к берегу Бистрицы. Переправились по ледяному настилу: на той стороне шла к городу накатанная дорога. Потом свернули к монастырю и добрались туда к вечерне. В сиянии свечей монахи, склонив головы, усердно молились под звуки песнопений. Службу божью правил старец монастыря архимандрит Висарион.

Георгицэ остался на дворе — укрыть лошадей. Горянка скинула тулуп у храмовых дверей; в кожушке, неслышно касаясь постолами ковра, быстро зашагала к алтарю. Остановилась у иконостаса. Истово крестясь и земно кланяясь, она шептала слова мучившей ее догадки. Потом, подойдя к подсвечникам, вынула из платка и поставила восковые свечи. Плат же, в золотых мотыльках, она понесла к главной иконе монастыря, перед которой собиралась излить свою печаль. Сквозь свечную гарь на нее глянула святая Анна: горянка склонила колени и облобызала руку святой. Смиренно понурив голову, поднесла иконе плат с завязанной в одном из уголков серебряной монетой и шепотом поведала ей свою тайну. Поведала и про сон и попросила ответа. Словно израненная жертва, обращала она всю скорбь души к святой, окропляя слезами поднесенный плат. Затем поднялась и, будто слепая, тихо подошла к левой двери алтаря и стала смиренно ждать, скрестив на груди руки и низко опустив голову.

Вдруг она услышала мягкий голос. Кто-то звал ее. У алтаря она увидела преосвященного Висариона. Она преклонила колена и поцеловала край его облачения. Он опустил руку на ее голову. То был ветхий, иссохший белобородый монах.

— Святой отец, я пришла за советом. И спросить хочу… — шепнула Витория.

— Ты помолилась святой Анне?

— Помолилась.

— Подожди, — сказал отец архимандрит.

Она застыла в немом ожидании.

Окончив службу, старец велел ей идти за ним. Она поднялась по ступеням настоятельских покоев и некоторое время ждала в высокой палате, уставленной мягкими диванами, столами и дорогой утварью. «Отец игумен все равно что большой боярин», — одобрительно подумала она, но сесть не смела.

Вошел отец архимандрит. Спросил, откуда она. Вспомнил, что видел ее однажды с мужем в обители.

— Весной, святой отец, мы приехали с ним сюда, когда овцы наши на равнине занедужили. И святая Анна помогла. А теперь посоветоваться хочу насчет мужа. Пропал он у меня. На святого Петра поехал купить овец, и до сих пор его все нет.

Она рассказала отцу Висариону все, не скупясь на слова. А он слушал, тихо качая головой. Усталость брала свое — его клонило в сон. И все же он благосклонно внимал ей.

— А властям дала знать?

— Властям? А где они? У нас ни примаря, ни жандарма нет. Одному отцу Дэнилэ попечаловалась. А теперь вот явилась поведать свою беду святой Анне.

— И правильно поступила, голубушка. Святая Анна замолвит словечко у престола всевышнего. А ты тем временем поезжай к земным властям в Пьятру. Зайди в полицию, к префекту и расскажи им все, пусть проведут дознание.

— Понимаю, — ответила Витория. — Что ж, можно и к ним поехать. Только вся моя надежда — на других.

VI

Она провела бессонную ночь в комнатенке под игуменским покоем. Сперва долго беседовала с женщинами, приехавшими из дальних мест. Поздней ночью они отошли ко сну. Тут явился Георгицэ, прилег на скамью, оперся о локоть и сразу же заснул, словно унесся в иной, счастливый мир. И осталась она одна под образами и лампадами думать бессонную думу о завтрашних хлопотах. Легкое ли для нее дело найти из многих улиц нужную, а на ней нужный дом в несколько ярусов. Сидят там во всех комнатах за столами люди с перьями за ухом и знай строчат себе. А в отдельной палате сидит самый старший — примарь ли, префект, может, полицай. Жирный, бородатый, лицо хмурое. То и дело вынимает трубку изо рта и покрикивает на тех, что чином поменьше. Услышав его голос, сидящие за столами склоняют головы и старательно скрипят перьями, исподтишка переглядываясь и перемигиваясь.