Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Я уж в это не верю, святой отец. Истина вышла наружу, был мне знак от святой Анны. Великомученица только глянула на меня — сердце так и защемило. Она меня вразумила и на все мои теперешние решения.

— Добро, Витория. Раз ты так полагаешь, езжай. Долг велит тебе.

— Я и парня захвачу с собой — тут мужская сила потребна. Завтра же отдам кузнецу брус железа — пусть выкует из него чекан, а ты уж, батюшка, сделай милость, освяти его.

— Все исполним. Но подумала ли ты, что путь предстоит неблизкий да и заминки возможны немалые. Что станет с дочкой?

— И о том подумала. Тетушка моя по матери — инокиня Варатикской обители. Из всех сестер матери она одна приняла постриг. А звать ее Мелания. Погружу в сани дочку вместе с приданым да и повезу в монастырь, под присмотр тетки моей Мелании.

— А хозяйство, значит, предашь запущению?

— Ну и пусть, батюшка. Придет время — подниму снова. Митре накажу, чтоб присмотрел за скотиной, а в остальном — пусть себе спит без заботы, покуда не ворочусь.

— Это ему больше всего и придется по сердцу.

— Что поделаешь, когда господь только на то и создал его? Ведь он, батюшка, на свет родился словно в наказание матери. Согрешила ли она против неба или супруга, одному богу известно. То ли мужа предала в трудный час, то ли постель осквернила или какие чары над ним сотворила. Вот господь и послал ей Митрю. До того она, сердешная, обрадовалась такому дару, что вскоре закрыла глаза и преставилась. Что до меня, то я везу мужу пригожего и статного парня. Эту памятку о нашей молодой любви я берегла, точно драгоценную денежку.

Она в точности исполнила все, как задумала.

В феврале, на двадцать седьмой день, в праздник благочестивого отца нашего Прокопия, погрузили в сани приданое Минодоры. Мать и дочь уселись поверх клади, и Георгицэ кончиком кнута стегнул пегих лошадок. Девушка плакала, прижав кулаки к глазам. А лицо матери было неподвижно, как изваяние.

Она очнулась, лишь когда выехали за околицу. Повернувшись в сторону солнца, перекрестилась.

— Полно тебе, дочка, дурить, — проговорила она без гнева, — себя оплакивать. Сегодня — святой понедельник. И мы приступаем к исполнению зарока.

VII

В четверг, десятый день марта, на сорок мучеников, отец Даниил справил знатную службу в храме. После долгих морозных недель настал первый оттепельный день. Звенела капель, снежная целина на отлогостях Мэгуры ослепительно сверкала в лучах солнца. С елей на склоне лощин взмыли, клубясь в поднебесье, стаи ворон и вскоре с громким карканьем поворотили назад: пора настала, побив крылами, проклевать яички, заледеневшие в гнездах еще в феврале.

Витория и Георгицэ щедро одарили обитель — калачами, кутьей, маслом и вином. Горянка сама зажгла над ними свечи. Потом поклонилась ликам святых и остановилась у алтарных дверей. Отец Даниил дал ей святое причастие. Она закрыла глаза, чувствуя на языке и во всем теле приятный холодок, потом опустилась на колени. Никто из односельчан не понял смысла этого причащения. Она отринула любые мысли, желания, печали, кроме заветной цели. Молитвенные слова и песнопения долетали до ее слуха, словно шорох тихой волны. Священнику было дадено еще три бумажки по двадцать леев, — пусть помянет дальние ее дороги. И действительно, среди прочих молебствий отец Даниил возвысил голос и за тех, кто в пути, — только она поняла смысл этих слов, пронзивших ее до глубины души.

«А еще молимся о странствующих…» — возгласил священник.

Витория горестно вздохнула, стала бить поклоны, касаясь каменных плит. Для нее служба уже окончилась. Потом поднялась. Взглядом указала Георгицэ: можно оставить храм. Дел предстояло немало.

— Тепляк задул, — сказала она, войдя в дом. — По всему видать: весна начинается.

— Может, ехать будем при хорошей погоде…

— Ох, сынок, путь у нас долгий. Еще и завьюжит. Быть еще ягнячьим да аистиным холодам. Пока вернемся сюда, многое может случиться.

Парень молча покачал головой, ничего не сказал. Это она, матушка, решила, когда ехать, когда воротиться. Кто знает, и погодой, может, она распоряжается. Ему оставалось только подчиняться.

— Слушай, Митря, — обратилась хозяйка к своему работнику, — мне надобно уехать на короткий срок.

— Понимаю, как же, — ответил, смеясь, Митря. — Небось решила вызнать, где гуляет хозяин, да и приволочь его домой.

— А тебе-то откуда знать?

— Выходит, знаю. Слухами деревня полна. Мол, хорошо бы прихватить с собой недоуздок, легче будет справиться с муженьком. Коли едешь сегодня, то к воскресенью, глядишь, и воротитесь. Об хозяйстве не тревожься, я посторожу.

— Ясное дело, — кивнула женщина. — На тебя вся моя надежда. Кабы не ты — все бы у нас пошло прахом. Пока нас не будет, ты живи подле скотинки и знай себе спи. Проснешься, поведешь их на водопой, насыплешь корму и опять на боковую. Только не забудь и сам поесть, чтобы вовсе не отощать. У коровы есть еще немного молока. Дои ее и пей. А годовалому теленку надень колючий ошейник: захочет сосать молоко — кольнет ее в пах, она его отгонит. Так что с этим молоком, да мукой, что насыпала тебе в мешок, да прочими яствами три дня перебьешься.