Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Дело такое, что надо написать жалобу.

— Можно, отчего же. Что за жалоба? По какому случаю?

— О моем муже, который уехал из дому; сколько времени прошло с тех пор, а его все нет.

— Дело непростое. Однако можно. Я бы тебе нашел истинного мастера по таким бумагам. Да мне надо идти искать его. А служба моя тут, за нее мне государство жалованье платит. А вот искать человека, нужного тебе, то уж другая служба.

Витория взглянула на него с улыбкой:

— Неужто думаешь, дед, что не соображаю, что к чему? За такую великую службу положено мне поднести тебе на стакан вина. Уж не прогневайся, только больше пяти леев не дам.

— Так-то оно так, да тому, кто напишет, придется дать поболе.

— Тому будет десять.

— А на марку?

— И на марку будет десять. Ее на жалобу надо приклеить.

— Добро, пойду за тем самым писцом. Так пишет, — короля и того слеза прошибет. Такой мастер писать, другого такого не сыщешь. Одно худо — пьет как бочка: в корчме его непременно найдешь. А ты, касатка, подожди тут, никуда не ходи и готовь денежки.

Старичок сперва обошел ее, будто привораживал, чтобы она не сдвинулась с места. Потом оставил дверную скобу и, быстро семеня ножками, спустился по ступенькам. Лицо Витории снова сделалось хмурым и злым.

Вскоре пожаловал и писец — в начищенных до блеска сапогах, красноносый, с белым прутиком в руке. Теплой одежды на нем не было, но держался он надменно, будто она и вовсе ему ни к чему. Узнав, что за работу, требующую столько умения и сноровки, ему предлагают всего лишь десять лей, он презрительно поморщился.

Витория глядела то на старичка, завладевшего снова дверной скобой, то на красный нос спесивого писца. Сжав губы, она сунула привратнику обещанные деньги — шуму будет поменьше — и быстро сошла по ступенькам на улицу.

У нее внезапно созрело новое решение. Лучше пойти к адвокату — тот поученее будет. А то по приезде домой попросить отца Дэнилэ. В целом свете не сыскать искуснее писца. Все доподлинно знает, вот и напишет, как должно. Да и нужна ли такая жалоба теперь, когда не осталось почти никаких сомнений, что Некифора погубили воры? Кто найдет следы человека, если его кинули в колодец? Вот, оказывается, к чему привиделась ей черная гладь воды на закате. Раз и тут ничего о Некифоре не знают, никто не нашел его порубленное тело — не иначе, злодеи кинули его в колодец. И никому не найти тела убитого, разве что небо на него укажет. Выходит, опять же вся надежда на святую Анну Бистрицкую. Это по ее воле пришло к ней сегодня прозрение. Подав ей этот знак, святая угодница поможет каким-нибудь образом понять, куда ехать и по каким приметам искать.

— Куда спешишь, любезная? — спросил ее легкомысленно одетый писец, коснувшись прутиком плеча.

Витория остановилась, повернулась к нему.

— Куда надо, туда и поспешаю. Тяни сюда ладонь, я положу в нее такую же бумажку, какую дала старику. Поторопись, а то еще простынешь.

— Гм… Ради такой бумажки я оставил письма и документы? Нет, голубушка, так дело не пойдет.

— Не задерживайся, не то вконец себя заморозишь, — смеясь, посоветовала горянка.

Человек отстал.

«Одержимая какая-то!» — выбранил он про себя своенравную женщину и сунул в карман полученные деньги.

Спеша к заезжему двору, Витория чувствовала, как зреют в ней необоримые решения. Не иначе как они пришли к ней в тот час, когда она, преклонив колена перед ликом святой, истово молилась об избавлении. И теперь они словно проникали ей в душу вместе с уколами снежинок, которыми ветер, прилетавший с той стороны, хлестал ее по лицу.

Вот он — особый смысл поездки к святой Анне и в Пьятру. Хоть теперь не оставалось сомнений, что Некифора Липана нет в живых — и сердце разрывалось от печали, — она чувствовала, что вырвалась из мрака. Передохнув дома всего лишь день, Витория стала спешно готовиться к исполнению заветных решений. Все, что таилось за острым блеском глаз, постепенно обретало видимую сущность.

Она отправилась к отцу Даниилу Милиешу — составить жалобу властям.

— Отец Дэнилэ, — сокрушенно начала она, — не ученая я составлять такие жалобы, а вот ты, батюшка наш, на все горазд. И потому сделай милость, вложи ты в нее, точно приправу в еду, все мои печали. Опиши там, как я напрасно ждала, может, они возьмут в толк, что надобно искать его…

— Добро, Витория. Напишу. Знаю я все, что надо сказать.

— Мне только этого и нужно. И пусть поступят, как знают. А уж я от них не жду никакой подмоги.

— Верно говоришь. Все упования наши на помощь божью.

— И вправду. А я, как отправлю жалобу и покончу с делами, сама поеду в Дорну. Решение это я уже ношу в сердце. И не будет мне покоя, как нет его у волн Таркэу, покуда не найду Некифора Липана.

— Зачем же тогда еще писать грамоту?

— Так. Для порядку. Чтоб и другие знали, как черно у меня на сердце. Осталось еще пять недель. До той поры успею продать кое-что и собрать нужные деньги; причащусь и исповедаюсь. И если он вступил в заповедный мир, я и туда за ним последую.

— До того времени, может, что-нибудь и выяснится.