Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

В Рогожской слободе, где жила после изгнания из Всехсвятского монастыря м. Севастиана, есть Никольская церковь – единственный православный храм среди старообрядческих молебен. Блаженная, имевшая замечательный голос, стала петь здесь в хоре. И вот однажды во время молебна в церковь явились чекисты и арестовали батюшку. Что оставалось делать прихожанам? Расходиться, наверное, по домам. Но м. Севастиана решила продолжать исполнять чин, а те места, которые должен был озвучивать иерей, она сама стала петь густым мужским голосом. И таким образом молебен продолжился без священника.

О блаженной провидице Севастиане скоро узнала вся Москва. Стало известно о ней и самому святейшему патриарху Тихону. Лично познакомившись со старицей, патриарх затем отечески покровительствовал ей, непременно посылал блаженной с кем-нибудь поздравления и подарки.

Как-то раз м. Севастиана вдруг забеспокоились о чем-то, засуетилась, загоношилась. Она попросила знакомых достать ей муки. Не дожидаясь утра, она замесила тесто, испекла пять караваев хлеба, укутала их, чтобы не простыли подольше, и, уложив в мешок, отправилась в Донской монастырь, где в это время святейший сидел под домашним арестом.

От Рогожки, где она жила, до Донского пути – ничего себе! – по прямой шесть верст, а если попетляешь еще по улицам, так все десять наберутся. А каково это ночью! Да с мешком на спине! Но что какие-то версты для человека, прошедшего Бутырки и отстоявшего храм от богомерзкой сволочи, – развлечение, приятная ночная прогулка.

А в это же самое время в Донском не спалось патриарху Тихону – то приляжет, то встанет, мечется, мается святейший узник, места себе все никак не находит. Не спит и его верный слуга келейник Яков.

Говорит ему патриарх: «Как бы сейчас хлебушка горячего покушать, Яша…» – «Да где ж его… ваше святейшество, отец родной… ночь на дворе», – отвечает слуга. «Как горячего хлебушка хочется…» – опять вздыхает святейший. «Помилуй, отче, четвертая стража пошла, – уговаривает патриарха работник. – Потерпи, отец родной, ваше святейшество, утром сбегаю на Шаболовку чем свет, ситного принесу».

И вдруг патриарх говорит: «Да ты, Яша, двёрцу-то отвори. Он уж тут, хлебушек-то. Cам пришел. Хоть и не ситный». Испугался келейник, смутился, смотрит на святейшего с недоумением: уж не заговаривается ли? Совсем извели болезного нехристи окаянные… «Отвори, отвори двёрцу-то, – улыбается патриарх. – Здесь он, хлебушек». – «Ну все, – подумал слуга, – пришла беда – отворяй ворота, не выдержал несчастный, помутился». Но, привыкший не прекословить, он идет все-таки, как велено, открывает дверь и видит… на пороге стоит монахиня с мешком. И тут же комната наполнилась запахом свежего, верно, не остывшего еще хлеба. Понял тогда келейник Яков, что стал свидетелем чуда: монахиня эта, в которой он наконец признал новую знакомицу святейшего блаженную Севастиану, как-то угадала, что нынешней ночью патриарху очень захочется откушать горячего хлеба, а святейший точно таким же непостижимым образом почувствовал это заботливое радение о нем м. Севастианы еще до того, как та вошла в Донской монастырь.

Кстати, пройти в монастырь в то время – к тому же ночью! – было совершенно немыслимо. Ведь Донской тогда, в сущности, представлял собою лагерь, хотя и сидел за его высокими стенами всего один заключенный – патриарх. Причем охранялся монастырь почище, чем какой-нибудь острог с душегубцами в Нерчинской каторге. Севастиана же прошла к святейшему, будто и не было на ее пути ни стен, ни стражи.

Приняв дары от блаженной старицы, патриарх благословил ее и сказал: «Мать Севастиана, пусть двери твои всегда будут открыты для всех скорбящих, пусть все плачущие, кто придет искать к тебе утешения, утешатся».

Матушка Севастиана рассказала патриарху о своих злоключениях, о недавней бутырской неволе. «Никто никогда больше к тебе не прикоснется. Обещаю», – отвечал святейший. Он перекрестил блаженную и поцеловал в чело. И верно, сколько жила м. Севастиана, а Господь послал ей необыкновенно долгий век, так никакие органы ее и не беспокоили.

Впрочем, однажды побеспокоили. Как-то рано утром к ней пришел сотрудник НКВД. Все, кто это видел, смекнули, что дела м. Севастианы, верно, плохи, хуже некуда: сейчас ее уведут, и, скорее всего, блаженная исчезнет, как повсюду исчезало духовенство без различия чинов. Однако прошел час, другой, а матушку все так и не уводят. Прошло полдня – не выходит незваный гость от монахини. Кто-то наконец отважился заглянуть к м. Севастиане в комнату. Энкавэдэшник сидел с опущенной головой и смиренно слушал матушкины наставления. Только под вечер он ушел. Один, разумеется. Рассказывают, что этот человек после своего визита к блаженной воцерковился, стал благочестивым, добропорядочным христианином. Вот так, не м. Севастиану забрали в НКВД, а она забрала из НКВД работника. Спасла душу, казалось бы, безнадежно потерянную.