Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

А матушка Севастияна к этому времени уже довольно долго прожила в столице. Так же как и Ольга, она в юных летах ушла в монастырь. Но только прямо в московский.

До революции за Рогожской заставой, на углу Влади-мирки и Проломной, существовал Всехсвятский единоверческий девичий монастырь – самый большой по площади в Москве.

В начале XIX века в России появилось компромиссное между господствующей Греко-Российской церковью и старообрядчеством вероисповедание – единоверие. В сущности, единоверцы были теми же старообрядцами, но однако, в отличие от своих собратьев-раскольников, отнюдь не дистанцирующимися от ГРЦ и получающими за это от последней духовенство и миро. У единоверцев по всей России было немало храмов и несколько монастырей, в том числе упомянутый Всехсвятский в Москве.

На территории этого монастыря находилось довольно большое Ново-Благословенное кладбище, на котором, между прочим, были похоронены родственники знаменитого писателя Ивана Сергеевича Шмелева. Вот как он описывает кладбище и самый монастырь в «Лете Господнем»: «Тихое совсем кладбище, все кресты под на-крышкой, „голубцами“, как избушки. Люди все ходят чинно, все бородатые, в долгих кафтанах, а женщины все в шалях, в платочках черных, а девицы в беленьких платочках, как птички чистенькие. И у всех сытовая кутья, „черная“ из пареной пшеницы. И многие с лестовками, а то и с курильницами-ладанницами окуривают могилки. И все такие-то строгие по виду. А свечки не белены, а бурые, медвяные, пчела живая. Так нам понравилось, очень уж все порядливо… даже и пожалели мы, что не по старинной вере. А уж батюшки нам служили… – так-то истово-благолепно, и пели не – „смертию смерть поправ“, а по-старинному, старо-книжному – „смертию на смерть наступи“! А напев у них, – это вот „смертию на смерть наступи“, – ну, будто хороводное-веселое, как в деревне. Говорят, – стародавнее то пение, апостольское. Апостолы так пели. Поклонились прабабушке Устинии. Могилка у нее зеленая-травяная, мягкая, – камня она не пожелала, а Крест только. А у дедушки камень, а на камне „адамова голова“ с костями, смотреть жуть. Помянули их, какие правильные были люди, повздыхали над ними, поскучали под вербушкой».

Возможно И. С. Шмелев, если не в этот раз, так в другой, спустя годы, видел там, в монастыре, на кладбище, и монахиню Севастиану, в платочке черном, с лестовкой. Знать бы ему, что эта черница будет почитаться когда-то как одна из самых знаменитых подвижниц веры, непременно увековечил бы ее Иван Сергеевич где-нибудь в своих сочинениях.

Когда малолетняя Севастиана (будем также называть ее последним, полученным по постригу именем) была принята в монастырь на послушание, в тот же самый день какой-то доброхот – богатый купец – передал обители сто шестьдесят тысяч рублей. Всехсвятская старица м. Нимфодора – редкостная прозорливица – так отозвалась об этом счастливом совпадении: «Господь с новой послушницей богатство нам посылает».

Любопытно вообразить себе: много это или мало – сто шестьдесят тысяч? Что стоила такая сумма в конце XIX века? Понять это можно, сравнив купеческое пожертвование с ценами того времени на некоторые товары. Например, еврейские кашерно-пасхальные вина, сладкие, сухие, красные и белые, можно было купить на Никольской от 50 копеек за бутылку; популярная пудра для обезволасывания кожи «Антиком-Лемерсье» стоила тогда 1 рубль 25 копеек за банку; мясорубка американская, в Средних рядах – также рубль двадцать пять; часы «Сецессия», на Невском – от 3 р. 75 коп. до 5 р. 75 коп. в зависимости от фасона; американский карманный револьвер роскошной работы, усовершенствованной системы «Смита и Вессона», в магазине на Большой Конюшенной – 12 рублей; ружье садочное фабрики «Дюлулен и Ко» в старейшем оружейном магазине в Москве на Кузнецком – 75 рублей; мужское пальто-деми, на Покровке – порядка 75 рублей; пишущая машина «Ремингтон» модели 1898 года – 275 рублей. Цены взяты из рекламных объявлений русских газет рубежа XIX–XX веков.

Так же как м. Ольга у себя в Кашире в Никитском монастыре, м. Севастиана благополучно прожила в своей московской обители до революции. Но в 1918 году Рогожско-Симоновский совдеп решил изъять у монахинь кельи и другие некультовые помещения и заселить их освобожденным от уз капитала классом-гегемоном. Тогда часть сестер вообще покинула монастырь, а часть, в том числе и м. Севастиана, как-то еще ютилась там по чуланам и подвалам. Но недолго. В 1922-м монастырь был закрыт окончательно. Причем оставшиеся монахини выселялись силой. И выселялись даже не на улицу, а сразу в Бутырки.

Вместе с прочими сестрами оказалась в узах и м. Севастиана.