Русь юродская. История русского юродства в лицах и сценах

Шли годы. Паша с мужем жили душа в душу. Единственное, что омрачало их семейное счастье, никак не благословлял их Господь детьми. Но они, как и полагается православным людям, относились к посланному им свыше испытанию со смирением – молились, верили, надеялись. И кто знает, как бы сложилась в дальнейшем судьба Паши – может быть, она наконец стала бы матерью и, воспитав детей в страхе Божьем, была бы до последних дней своих окружена их любовью и заботами, а может быть, так и закончила бы свой век бездетной безвестной крестьянкой, ненадолго пережила мужа, и могилка ее затерялась бы через несколько лет на сельском погосте, – но случилось непредвиденное: нужда заставила помещиков Булыгиных продать своего крепостного Федора. С женой, разумеется. Со времени, когда Паша вышла замуж, минуло пятнадцать лет.

Новые господа – немцы Шмидты – оказались людьми вполне добропорядочными. Во всяком случае они, видимо, понимали, что им выйдет куда больше пользы, если они будут относиться к крестьянам со строгой отеческой заботливостью, нежели помыкать ими по примеру иных помещиков-самодуров.

Федор с Пашей прижились и на новом месте. Но через пять лет Федор неожиданно заболел чахоткой и вскоре умер. В старину говорили, что чахотка – господская болезнь. Крестьяне ей обычно не болели. Это надо понимать, что-де чахотка появлялась от каких-то переживаний, от расстройства чувств, на что простой люд якобы не был способен. Если это действительно так, то справедливо предположить, что Федор зачах от тоски: мало того что потомства Господь не дал, так еще жизнь проходит где-то на чужбине, вдали от родных могил.

Итак, Прасковья овдовела. Заботливые Шмидты неоднократно предлагали ей вторично выходить замуж. Но Паша всякий раз решительно отказывалась: «Хоть убейте меня, а замуж больше не пойду!» Хозяева увидели, как непреклонна их крепостная, да и отступились – не докучали больше Прасковье замужеством.

Но они призрели несчастную вдову – не стали притеснять тягловой работой, а поручили ей наблюдать за усадьбой. Поступить к господам в домоправители не всякому мужику выпадало, будь он хоть какой справный, да грамоте умеющий. А тут какая-то вдовая, да к тому же чужачка, удостоилась такой высокой должности! Понятно, среди дворни тут же нашлись недоброжелатели, задумавшие как-нибудь извести ненавистную выскочку.

И вот однажды в доме пропали два отреза холста. Рачительные немцы переполошились: куда пропали два отреза?! кто покусился на господское добро?! Они бегом послали за становым приставом: бунт в поместье, приезжайте поскорее, восстановите порядок!

Пока становой собирал в поход на имение отряд, кто-то из дворни доложил господам, что их обобрала именно Ирина вдовая – так тогда еще звалась Прасковья, – причем отыскались свидетели, подтвердившие этот бессовестный наговор. И когда прибыл становой, Паша была выдана ему головой на расправу. Усердный законослужитель так расстарался, что после его дознавания у Паши оказалась пробита голова и порвано ухо. Но в чем она могла признаться? Чиста была ее совесть, ни полушки чужой она никогда не присвоила – так Паша и отвечала истязателям.

Шмидты, смущенные ее стойкостью, засомневались: может, и правда не она?.. Выпроводив из имения пристава с его костоломами, неуемные правдоискатели немцы обратились к местной гадалке и вещунье: а что она скажет? Как уж там старуха ворожила, неизвестно, но она поведала господам, что их обворовала действительно некая Ирина, но, по ее же описанию, вовсе не та, которую обвиняли и истязали. И еще гадалка подсказала, где искать пропажу – в реке. Полезли по господскому велению мужики в реку – так и есть! – лежат холстики на дне, камушками придавлены.

Усовестились тогда Шмидты, что так жестоко обошлись с верной блюстительницей их благополучия. Они готовы были вознаградить Пашу, еще более приблизив ее к себе, но… Паша вдруг исчезла.

Как обычно в таких случаях, помещик подал полицмейстеру сыскную о беглом крепостном. Пашу принялись искать. И через полтора года она была схвачена в Киеве.

Она не случайно оказалась в колыбели русского православия. Раньше существовал такой обычай: решившись удалиться монашествовать, новоначальный прежде всего шел в Киев и, только приложившись там в пещерах к мощам великих преподобных, будто бы испросив их благословения, и посетив другие святыни – лавру, развалины Десятинной церкви, – он отправлялся в какой-то монастырь или в уединенный затвор.

Так же, верно, поступила и Паша. Вне всякого сомнения, выпавшие ей бедствия привели ее к мысли оставить мир. Но не будем забывать: она не была вольной и, помимо своих господ, не могла распоряжаться, идти ли ей в монастырь или оставаться при них в услужении.