Русь, Малая Русь, Украина. Этническое и религиозное в сознании населения украинских земель эпохи Руины

Именно 1668 г. стал критическим, как кажется, в отношениях между Иннокентием Гизелем, Лазарем Барановичем и царской администрацией. Как известно, в интриге, предшествующей мятежу, пусть и с разными мотивами были задействованы Иосиф Тукальский, с которым архимандрит находился в близких отношениях, и Мефодий Филимонович. Еще непосредственно перед бунтом, когда, по выражению царского посланника Василия Тяпкина, Мефодий «сеял плевелы», Гизель «епископу Мефодию… советуючи к доброму и отводячи, чтобы он той вражды отстал и приехал в Киев, понеже он того не слухал»[171]. Большая часть информации о поведении архимандрита во время бунта содержится в его собственных показаниях комиссии, присланной из Москвы.

Таким образом, не стоит исключать возможность того, что Гизель во время следствия хотел исказить некоторые свои действия. Тем не менее, сразу после бунта в Нежине архимандрит уехал в Киев, откуда послал в Москву доверенного человека с целью известить московское правительство о происходящих в Малороссии событиях[172]. По всей видимости, именно поэтому Малороссийский приказ фактически наделил Гизеля ролью «увещевателя» взбунтовавшихся казаков. В грамоте архимандриту, посланной из Москвы в феврале 1668 г. московские дьяки намекали на то, что правительство не собирается отдавать Киев, а также обещали, что царь будет покровительствовать православному населению Правобережной Украины[173]. Однако на этом участие Гизеля в происходящих в 1668 г. событиях в Малороссии закончилось.

Такая пассивность, по-видимому, не имела никакой другой причины, кроме страха перед тем, что Киев, действительно будет отдан полякам. Несмотря на царскую грамоту, Иннокентий Гизель располагал многочисленными слухами, говорящими об обратном. Также не следует забывать, что ближайший друг и соратник Гизеля, Лазарь Баранович, единственный из всех украинских иерархов знал полный текст Андрусовского перемирия[174]. Так или иначе, о поведении Гизеля мы узнаем из отписки Шереметева: «А от архимарита, государь печерского дурна никакого не объявилось, и по се число служит тебе великому государю верно и истинно, толко сумневаетца и боитца тебя великого государя, также и королевского величества и гетмана Дорошенка о том, что митрополит Тукальской, а наипаче Юраско Хмельницкой, Дорошенка наговаривают и стоят на том крепко, что отнюдь под твоею великого государя высокодежавною рукою… не быть и в подданстве б быть у Турского царя и в послушании Крымского хана…»[175]

Однако, хоть и несколько пассивно, Гизель выказал свою вполне лояльную по отношению к Москве позицию. Во-первых, в самом начале восстания архимандрит «не впустил в монастырь изменников и стоял против них всеми монастырскими людьми»[176]. В трудное время мятежа Гизель одалживал воеводе П. В. Шереметеву, с которым находился в дружеских отношениях, хлеб и деньги[177].

На следствии Иннокентий Гизель в событиях казацкого бунта обвинил Мефодия Филимоновича: «…во весь свет почалось от него епископа, как был в Нежине, а нам то все многие народы кажут…»[178] Остальные представители киевского духовенства — Мелетий Дзик, Феодосий Софонович, Варлаам Ясинский и Феодосий Углицкий дали схожие показания. Такая единодушная позиция объясняется тем, что Филимонович, несмотря на всю поддержку, которую он оказывал «духовной шляхте», был фигурой нежелательной в глазах того же Гизеля или Барановича. Обладая, до самого последнего, доверием со стороны царя, местоблюститель становился лишней инстанцией между Москвой и Киевом. Гизель так усиленно отстаивал кандидатуру Иосифа Тукальского на митрополичий престол в первую очередь потому, что, лишенный авторитета в Москве, Иосиф не нарушил бы прямые связи киевского духовенства с царем.

Более того, в связи с этим сюжетом следует упомянуть об ощутимом чувстве корпоративизма в среде высшего малороссийского духовенства. Крепкие дружеские отношения связали Лазаря Барановича и Иннокентия Гизеля. Оба предстоятеля пользовались весомой поддержкой со стороны киевских игуменов, вступивших на их стороне в деле Виктора Загоровского, в обвинении направленном против Мефодия Филимоновича в 1668 г., а так же в едином выступлении против возможного московского кандидата на митрополичий престол. Можно предположить, что такой корпоративизм был связан с совместной учебой в Киево-Могилянском коллегиуме и близких интересах в борьбе против униатской церкви и желании объединить Киевскую митрополию в рамках одних территориальных границ. В этом плане необходимо отметить, что отошедшие по Андрусовскому договору правобережные украинские земли воспринимались киевским духовенством как неотъемлемая часть митрополии, о чем говорят не только постоянные контакты духовных отцов обоих берегов Днепра, но и свободный переезд через русско-польскую границу различных церковных деятелей[179].