34 У Иннокентия Гизеля: «…въ градъ Владимїръ над Клѧзмою рекою лежащъ: его же созда в свое имѧ и в онъ столицу или Престолъ свой царскїй ѽт Кїева пренеслъ бѣ и содержашесѧ столица царскаѧ тамѽ, даже до Iѽанна Даниловича кнѧзѧ Бѣлорускагѽ. Иже пренесе еѧ ѽт Владимїра до Москвы града…»
35 Ibid. S.136–137.
36 Ibid. S. 136–137.
37 ПСРЛ. Т. 40. С. 39–41.
38 Там же. С. 46.
39 Там же. С. 45.
Итак, источником для подавляющего количества глав, посвященных истории правления князя Владимира Крестителя послужила «Хроника…» Мацея Стрыйковского. Однако сразу отметим, что в некоторые компиляции автор вносил собственные правки, по-другому расставляющие акценты в повествовании, как, например, в случае с рассказом о призвании варягов и главе о княгине Ольге. Также можно заметить, что Гизель пользовался отличной от сочинения Стрыйковского терминологией и выбирал из пространного произведения польского историка те места, которые считал наиболее оправданными для целей собственного произведения. То же касается и метода работы с Густынской летописью: перенося информацию из нее в свое произведение, Иннокентий Гизель делал вставки, подчеркивающие существенные смысловые оттенки сюжета.
Интересны фрагменты, составленные Иннокентием Гизелем. При этом нельзя оставить без внимания способ подборки и компоновки материала, что имеет в отдельных случаях важнейшее значение. Так, например, из «Хроники…» Стрыйковского автор взял легенду об основании князем Владимиром Крестителем города Владимира на Клязьме, а из «Сказания о князьях Владимирских…» легенду о происхождении царской династии от «корени Августа кесаря» и версию о происхождении шапки Мономаха. Как было отмечено, эти сюжеты имели ощутимое политическое значение и их включение в текст «Синопсиса…» небезынтересно.
История написания «Синопсиса»: военно-политический контекст.
Андрусовский договор кардинально изменил военно-политическую ситуацию на украинских землях и поставил православное духовенство обоих берегов Днепра в совершенно разные условия. Речь идет как об изменении статуса православного населения Речи Посполитой, так и о новом балансе сил и структуре взаимоотношений между основными субъектами международной политики в Восточноевропейском регионе.Третья статья договора оговаривала право «всякого чину русских людей», проживающих на территории Речи Посполитой, свободно исповедовать «веру греческую»[289]
. Однако польская сторона не исполнила этот пункт до конца, о чем свидетельствуют письма правобережного духовенства, посланные царю в 1668 г.[290] Так же в январе 1668 г. гетман Правобережной Украины П. Д. Дорошенко порицал русское правительство за то, что оно не следит за положением православного населения Речи Посполитой, так как там «ни единыя церкви благочестивым христианам имети невольно»[291]. По всей видимости, причина такого поведения польских властей кроется в несколько двузначной формулировке приведенного пункта Андрусовского договора: для королевского правительства люди, исповедовавшие «греческую» веру, могли быть как православными, так и униатами.Переговоры, которые к концу 1667 переместились в Москву, обозначили контуры русско-польского военного союза, направленного против Крымского ханства. По сути, этот союз был попыткой вернуться к проекту договора, составленного в 1647 г., но так и не вступившего в силу по причине начавшейся Освободительной войны. Объединение сил русского и польского государств против Крымского ханства во многом стало причиной союза крымчаков с гетманом Дорошенко[292]
. Сближение гетмана с «бусурманами» вызвало крайне негативную реакцию левобережного духовенства, в первую очередь, Лазаря Барановича и Иннокентия Гизеля. Если первый написал Дорошенко и Тукальскому несколько писем, в которых призывал их к подчинению царю исходя из религиозных соображений, то Гизель в уже цитируемом выше послании склонял гетмана подчиниться, опираясь на исторические аргументы он писал: «народы Российские во всяком изобилии пребывали и всему свету страшны бывали… за державою… великих князей Российских, егда им народ Русский верно работал, а между собой никаких раздоров не имел…»[293] По мнению Б. Н. Флори, в этом письме содержались первые зародыши идей, которые легли затем в основу «Синопсиса»[294].