Русь, Малая Русь, Украина. Этническое и религиозное в сознании населения украинских земель эпохи Руины

Еврейский автор VII в. Моисей Утиец впервые локализовал тематику Мосоха на территории Северного Причерноморья и Восточно-европейской равнине, назвав хазарского кагана «великим царем росмосхов». Армянский историк Х в. Мовсес Каганкатваци два раза упоминал «росомосков», говоря о них, как о грозном северном союзе племен[359]. Несколько видоизменив библейское известие, он повествовал об их нашествии: «В то время царь рос-мосохов со своими полчищами фовельскими (тубальскими) собрал также все войска гуннов и перешел реку Куру»[360].

Интересно также, что в различных византийских источниках Х в. прослеживается аллюзия на пророчество Иезекииля. Россы, совершавшие набеги на византийские земли, ассоциировались с библейским князем Роша[361]. В дальнейшем Матвей Стрыйковский использовал это свидетельство в качестве одной из версий происхождения топонима Русь или Россия[362]. Вероятнее всего, из сочинения Стрыйковского этот пассаж «перекочевал» в «Синопсис…»[363].

В польской историографии впервые о Мосохе заговорил Ян Длугош, упоминая о нем как о шестом сыне Иафета[364].

В 1561 г., в самый пик подобных генеалогических изысканий француз Гийом Постель, какое-то время занимавший кафедру восточных языков в Коллеж де Франс, издал «Компендиум по космографии», один из разделов которого назывался «О Иафете и его потомках, основателях народов». В этом разделе, как это ни удивительно, все славяне названы московитами. Поэтому, наряду с Гомером, Магогом, Мадаем и прочими сыновьями Иафета, в качестве шестого был упомянут «Мешех, обыкновенно называемый Мосох»[365].

Версию о Мосохе как о прародителе славян в польскую историографию ввел Бернард Ваповский. Однако в наиболее развернутом виде она была представлена в уже упомянутом сочинении Матвея Стрыйковского. Именно из него, как будет указано ниже, она была адаптирована в «Синопсис…» Так как Иннокентий Гизель переносил в свое произведение отдельные части «Хроники…» Стрыйковского в конспективном виде, некоторые принципиальные фрагменты произведения Стрыйковского в «Синопсис…» не вошли. В частности, совершенно по-другому у Стрыйковского раскрыт аргумент в пользу «первородства» «москвы»: «Поскольку словаки, или словяне, предки наши, прозвались от озера Словеного, которое расположено в Московских пределах, то поляки, чехи, болгары и прочие славаки и русацы происходят от Мосоха или Москвы, сына Иафетова, и вышли из краев Московских»[366].

Тут необходимо отметить, что легенда о Мосохе имела в польской историографии некоторую политическую коннотацию. Как показал известный российский исследователь К. Ю. Ерусалимский, эта легенда появляется в польской книжности в связи с чисто конъюнктурными соображениями — поиском компромисса с Москвой в годы Ливонской войны[367]. Стрыйковский, пытаясь своими «историческими» аргументами показать этническую близость всех славян и, в первую очередь, поляков и московитов, старался натолкнуть элиту Речи Посполитой на мысль о возможном союзе с Русским государством.

Как отметил, А. С. Мыльников, «прямыми продолжателями такого подхода, сформировавшегося в сочинениях ряда польских историков XVI в., стали в XVII в. восточнославянские ученые книжники, для которых версия о Мосохе была новой»[368]. Как считал исследователь, политическая конъюнктура адаптации мифа о Мосохе была связана с тем, что в условиях борьбы против полонизации и окатоличивания, интеллектуальная элита западнорусских земель охотно принимала версию «Мосох — Москва», так как видела в единоверной России естественного союзника[369].

Легенда о Мосохе, наиболее четко очерченная в «Синопсисе» Иннокентия Гизеля, до этого была закреплена в «Хронике» Феодосия Софоновива в 1672 г. и обозначена в Густынской летописи. На последней остановимся чуть подробнее. Отвечая на вопрос «откуду изыйде Словенский народ», составитель летописи в качестве одной из версий включает происхождение славян от Мосоха: «Глаголютъ нѣцыи, яко от Мосоха, сына шестого Афетова, нашъ народъ Славенский изыйде и Мосхинами. Си есть Московою, именовался. И от сея Москвы всѣ Самарты, Русь, Ляхи, Чехи, Болгаре, Славяне изыйдоша»[370]. В этом разделе летописи, однако, особый упор делается на версии о происхождении славян от внука Иафета — Рифата, что позволило Ю. А. Мыцику предположить, что редактор летописи однозначно производил славян от этого предка[371].

Однако версия о происхождении славян от Рифата, равно как и от Мосоха в Густынской летописи звучат как два «равноправных» мотива. Сам составитель, приступая к возможным легендам, писал, что «сие бо есть натруднѣйше видити, яже о нашомъ Словенскомъ народѣ откуду есть…»[372] и фактически предлагал компромиссную версию, производя предков славян одновременно как от Мосоха, так и от Рифата. Таким образом, представляется обоснованным согласиться с А. С. Мыльниковым, считавшим, что создатель Густынской летописи не столько защищал определенную точку зрения на Рифата или Мосоха, сколько излагал существовавшие взгляды[373].