Русь, Малая Русь, Украина. Этническое и религиозное в сознании населения украинских земель эпохи Руины

Эта, специфика, заключавшаяся в отсутствии этнического взгляда на свое прошлое и, вполне вероятно, на современность, сохранялась в московской книжной культуре вплоть до середины XVII в. и далее. Так, например, П. Бушкович обнаружил, что в московской документации и книжности в середине — третье четверти XVII в. мы наблюдаем исключительно династический и религиозный критерии идентичности представителей московской элиты. Даже в решении Земского собора 1653, провозгласившем присоединение к России украинских земель об этническом, родовом единстве двух народов не говорится ни слова. Русские войска должны были сражаться за «государеву честь» и «благочестивую православную веру». Бушкович заметил, что единственные этнические «ноты» в официальных московских документах и литературе можно встретить только благодаря влиянию выходцев из православных земель Речи Посполитой, в первую очередь, Симеона Полоцкого[471]. Даже к концу 70-х — начале 80-х гг. XVII в. в великороссийских нарративах преобладали династические и конфессиональные мотивы.

З. Когут показал, что освещение русской истории у Иннокентия Гизеля, написавшего в 1674 г. знаменитый «Синопсис Киевопечерский», который рассматривает историю народа и народов России, существенно отличается от того, как об истории России писал верный продолжатель старых московских традиций Ф. Грибоедов, для которого династический критерий протонациональной идентичности заслоняет собой все остальные.

А. П. Богданов, изучавший малороссийские и великороссийские исторические произведения обнаружил, что в «слове христолюбивому воинству», написанном Игнатием Римским-Корсаковым во время Чигиринских походов отсутствуют любые мысли о древности славян и происхождении «славянороссийского народа». Даже более того, сами термины «род», «народ», «племя» Римский-Корсаков старался избегать. Его идеал: «и да будет, по гласу Спаса нашего, едино христианское стадо»[472] Исключительно династические и конфессиональные аргументы, обосновывающие претензии Алексея Михайловича на южнорусские земли, использовал в одном из своих докладов государю такой образованный деятель московской дипломатии как А. Л. Ордин-Нащокин[473].

Адаптация этногенетического конструкта, близкого по своему содержанию к тому, что мы наблюдали в «Синопсисе…», в московской книжности началась в конце 60-х — начале 80-х гг. XVII в. Это было связано с возникшим в официальной переписке между Москвой и Киевом этноконфессиональным и этнодинастическим дискурсами, обосновывавшими подчинение украинских земель московской власти. Бурные события, порожденные Переяславской радой 1654 г. стимулировали интерес московской элиты к «общерусской» истории. Так, например, уже в 1657 г. при дворе Алексея Михайловича был создан Записной приказ, целью которого стало продолжение Степенной книги до современности. Два года спустя этот приказ возглавил Григорий Кунаков, дипломат, специализировавшийся в русско-польско-украинских отношениях. Однако эта задача оказалась невыполнимой: легенда о происхождении власти московских царей от «Августа Кесаря», в которой под конец своей жизни сомневался даже её главный адепт — Иван Грозный — оказалась неподходящей и в 1659 г. Записной приказ распустили[474].

Этногенетический стиль исторического нарратива стал проникать в московские книги в связи с двумя фактами: первыми переводами сочинений Матвея Стрыйковского на церковно-славянский язык[475] и изданием «Синопсиса» в 1674 г. Этот процесс не был односторонним: некоторые мотивы были заимствованы украинскими книжниками 50–80-х гг. из московских исторических сочинений. Речь идет, например, об указанном нами случае, когда архимандрит Киево-Печерского монастыря Иосиф Тризна в Патерике 1656 г. в разделе «Родословие пресветлых великих князей русских самодержцев откуду корень их изыде како распространиша в Великую Россию, и по времени кождо по преставлении своем где положен есть» пересказал версию Степенной книги о происхождении московской правящей династии от брата Августа Пруса[476]. Следы «Сказания о князьях Владимирских» заметны и в «Кронике» Феодосия Софоновича[477].

Интересующие нас особенности украинских исторических произведений не всегда сразу принимались московскими историками на веру. Даже, казалось бы, лестный для великороссов сюжет о Мосохе находил в Русском государстве своих критиков. Так, например, этногенетическая концепция «Синопсиса» вызвала сомнения у неизвестного автора Забелинского летописца, составленного около 1680-го года[478].