Русь, Малая Русь, Украина. Этническое и религиозное в сознании населения украинских земель эпохи Руины

Побывавший в Чигирине в 1668 г. нежинский протопоп Симеон Адамович пересказывал в Посольском приказе разговор с Иосифом Тукальским, Юрием Хмельницким и Петром Дорошенко: «а как де протопопа привозили в Чигирин из Прилук, говорили ему Тукальской и Юрас и Дорошенко: для чего де он протопоп не хочет добра своей отчизне, а хочет добра Москве? И он протопоп говорил: для того де он добра хочет Москве, что на то присягал царскому величеству…»[692] Эти слова интересны еще с той точки зрения, что все лица, участвовавшие в допросе Адамовича, имели богатый опыт переписки с московским правительством и его сторонниками в лице Иннокентия Гизеля и Лазаря Барановича. В своих письмах они неоднократно обращались к сюжетам династического и этнорелигиозного единства русских (в широком смысле этого слова) земель. Образ «Отчизны» давал им единственную возможность обосновать свои действия, направленные против царской администрации и с идеологической точки зрения «прикрывал» от возможных упреков в сотрудничестве с польскими или турецкими властями.

Иннокентий Гизель, выступавший в качестве свидетеля в расследовании измены Брюховецкого и в деле Мефодия Филимоновича, писал в Посольский приказ, пересказывая речи местоблюстителя: «будто он епископ…с боярином его милостью имел ссору для посполитого добра и для целости отчизны и церкви Божией и волности нашей, и та речь велможному его милости пану боярину неслична, а отчизны нашей и волностями никакой обиды несть…»[693] Здесь мы встречаем еще один мотив, который часто сопровождает подобного рода высказывания в документах, исходящих от верхушки Гетманщины в то время: образ «отчизны» часто стоит в одном ряду с различными «вольностями». Поруганные вольности — это одновременно и наступление на Отечество. Можно сказать, что в этом проявилось представление казаков и представителей высшего церковного духовенства о том, что Отчизна — это сообщество свободных «вольных» людей, обладающих «стародавними» правами и привилегиями. Вспомним, что в среде казачества того времени формировалось представление о себе как о «рыцарском» сословии, которое несколько поколений завоёвывало своё привилегированное положение в польской, а затем и русской монархии различными «рыцарскими службами»[694]. В историографии подчеркивается, что представление о «вольностях» у старшин было связано с конкретными понятиями, а именно: «право управлять своей территорией и жить по своим законам»[695].

Однако, отметим, этот тезис несколько категоричен и не подтверждается на всех источниках. В качестве примеров, приведем еще несколько документов. В своём универсале 1669 г. гетман Дорошенко писал: «я ото всея души прилежного радения моего, как я начал о том, взяв Бога на помощь, чтобы нашу милую отчину при целости стародавних волностях в пожелаемом покое, за ригиментом моего гетманства, могл скоро оглядати и печаловати…»[696] Для Дорошенко, вольности — это неотъемлемое свойство «Отчизны», без которых невозможно ее нормальное существование. Проиллюстрируем этот тезис следующим примером. До нас дошел интересный памятник, написанный близким к киевскому духовенству полковником Василием Дворецким. Это молитва, содержащая в себе размышления на тему того, что такое «вольность». «Отчизна наша милая, — писал Дворецкий, — нам очень сладка, но вольности ее еще более сладки… у нас вольность есть свободная жизнь в вере»[697]. Вспомним высказывание Хмельницкого, которое по своему содержанию напоминает молитву Дворецкого: «Хороша нам земля наша отчая, но вера врожденная милее должна быть, за которую мы всегда умирали с готовностью»[698].

Нарушение вольностей для казаков обозначало широкий спектр насилия, среди которого ущемление религиозных прав занимает видное место. Однозначно, вольность обозначала в том числе и право на свободное исповедание собственной религии. Это говорит о том, что понятие вольностей следует рассматривать не только в политическом контексте, но и в религиозном смысловом поле.