Русло реки

Я не дал себе сказать о походе на две ночи, который каждый ученик проделывал сам, чтобы стать скаутом, но я невольно отвел взгляд, посмотрел на серебряные цветочки на ее воротнике, первую метку ранга скаута. Ее потемнели от возраста, но выделялись сильнее серебра ее значка и диадемы на лбу. Значки появлялись и пропадали, но скауты не убирали цветочки, только если они не терялись и не ломались так, что не восстановить.

Я выдержал паузу, а потом сменил тему:

— Винс сказал, что ушел из стражи, — ровным голосом сказал я.

Она сдула прядь волос с лица.

— И вовремя. Он подавал плохой пример. Я говорила ему годами, что он не обязан заниматься этим, но, как все мои дорогие дети, он меня не слушал. Он думал, что мое сердце разобьется, если он уйдет из стражи.

— Разве так не случилось?

— Земля и небо, нет. Я говорила ему, что лучше пусть он занимается тем, что любит, но он сводил меня с ума и делал себя жалким при этом.

— Но никто из нас не стал скаутами, — отметил я.

— Это ваши жизни, не моя, — сказала она. — Я всегда пыталась подтолкнуть вас к принятию ваших решений.

Я кивнул, поднял чашку кофе.

— Кроме меня.

— Почему?

Я махнул рукой, стараясь выглядеть беспечно.

— Как когда ты не пустила меня в лесную стражу.

— Когда тебе было десять? — спросила она.

— Да, — я быстро сделал глоток.

— Когда тебе было десять, у тебя было по три-четыре припадка в неделю. Ты хорошо помнишь это время, как и я, — подушки вокруг твоего стула, стая слуг, которая ходила с тобой по замку, запрет на поездки, прогулки, на пребывание на вершине лестницы. В те годы мы пытались понять, как лучше тебя уберечь, дать тебе жить, — она вздохнула. Я не считала тебя неспособным, просто какое-то время у тебя были неудобства.

Я заставил себя смотреть на каньон, было больно, ведь солнце било по глазам. Я опустил взгляд от света.

— Тогда почему ты не позволила мне начать позже, когда припадков стало меньше?

Она посмотрела на меня, и я заметил краем глаза, как ее брови приподнялись.

— Потому что тогда ты уже собирался в университет. Ты писал Кольму год, не сказав мне. Я думала, что ты забыл о скаутах, выбрал другое. И когда ты уехал в Алькоро, в Каллаисе ты был чаще, чем дома.

Я не говорил никому, что переписывался с Кольмом, потому что боялся, что он скажет, что мне лучше остаться дома. Я боялся, что он скажет, что они не могли меня принять. Я боялся, что он скажет, что это слишком рискованно. Я боялся, что он не пустит меня к тому, что я выбрал, решив, что лесная стража вне моей досягаемости. Если я никому не сказал бы, никто и не узнал бы, что мне отказали.

Но он сказал «да», а потом и мои родители, к моему удивлению, согласились. Я ухватился за эти «да», как за последний глоток воздуха в бездонном пруду.

Я пожал плечами как можно беспечнее.

— Мне нравилось в университете и учить моквайский. Я хорош в этом. Но я все равно хотел быть скаутом.

— Хочешь или хотел?

— Что?

— Ты все еще хочешь быть скаутом? — спросила она.

Я поднял чашку.

— Уже поздно, — отметил я поверх края чашки.

— Почему.

— Мам, многие дети начинают в десять лет.

— И мы определили, почему ты не начал, — она повернулась ко мне, прислонилась боком к стене и уперла кулак в бедро. — Это не мешало тебе разводить костры на балконе или запомнить учебники. Ты воровал их из комнаты брата, а я находила их под твоей подушкой.

Он не заметил, потому что едва читал их.

— Запоминать — не то же самое, что и тренироваться, — с горечью сказал я. — Помнишь, я рассказывал, как мы остановили карету ашоки у Великанши и пытались поговорить с ней? Мы не просто ее остановили. Мы устроили полноценное нападение. Это была моя идея. Я был наверху, направлял всех пением птиц, как скауты. И что? Я все испортил. Настолько, что Ларк поймали, ранили и чуть не казнили, а Тамзин упала с сотен футов и чуть не умерла, мы разделились. Знания были в моей голове, но я запаниковал, и все развалилось. Ларк это вряд ли рассказала.

— Рассказала, — ее резкий тон означал, что я вел себя грубо. — Она сказала, что ты совершил пару ошибок, но ты добрался до замка Толукум и обманом заставил преступницу раскрыть себя.

Я вдохнул, сжав стену. Солнце опускалось, залило окрестности, дальняя сторона каньона погрузилась с синий и лиловый цвета.

Мама вздохнула и покачала головой.

— Веран, признаю, я сделала не так много, сколько могла, когда ты был младше, чтобы найти тебе место в страже. Но, думаю, проблема отчасти была в том, что «не сейчас» ты воспринимал как «никогда».

— Для меня это одно и то же, мама, — сказал я. — Жизнь… не изменить. Мне нужно просто реагировать на это.

— Это бред, Веран, — сухо сказала она. — Если жизнь не изменить, почему ты так старался разбить рабство в Моквайе?

— Мою жизнь не изменить, — с горечью сказал я.

Она фыркнула.

— С таким отношением — нет. Ты можешь что-то прогнать одним желанием? Нет. Но раньше это не казалось для тебя замком и ключом. Что изменилось?

Я молчал, вдруг вспомнил Ларк на земле у кареты, пропажу Тамзин, то, скольким людям навредила Фала.

Я вдохнул с болью, поднял чашку и с дрожью опустил ее.