Русофил

Солженицын не до конца отдавал себе отчёт в том, что перед ним хорошая бригада профессионалов, что мы все ученики Пьера Паскаля, блестящего переводчика Достоевского, внушившего нам некие общие принципы перевода. Тем не менее в целом всё прошло очень хорошо, дало нам заряд энергии. А спустя некоторое время Солженицын прислал всем участникам встречи письмо, где признавал свою неправоту и приносил извинения отцу Руло.

Потом я побывал у них в Кавендише: Солженицын меня пригласил в гости, когда я проводил свой академический отпуск в Гарварде. Я взял машину напрокат и поехал в штат Вермонт. Наталья Дмитриевна Солженицына меня предупредила, что найти их дом довольно трудно, но добавила:

– Спросите в бакалейном магазине. Вам покажут.

Я так и поступил. Дама, владелица, конспиративным тоном сказала:

– Обычно мне велено никаких сведений не давать, но вам – могу.

Встретил меня один из сыновей – Степан; старшего, Ермолая, не было дома, я его так и не увидел в тот раз. Но жива была ещё мать Натальи Дмитриевны Екатерина Фердинандовна. Многое меня тогда поразило – рабочее пространство (не назовёшь его кабинетом), жилой особняк, пруд с плавучим домом. Но я не взял с собой фотоаппарат, так что, когда Екатерина Фердинандовна мне предложила: “Не хотите оставить себе на память фотографию с Александром Исаевичем?” – я в отчаянии развёл руками. Они, конечно, сняли на свой, но в итоге у меня, всю жизнь писавшего о Солженицыне, переводившего вместе с Люсиль “Раковый корпус”, есть одна-единственная фотография, на которой мы вместе. На том снимке у меня огромные очки, я почти себя не узнаю. А он вполне узнаваем. Ещё Солженицын мне показывал, как пишет “Красное колесо”. Верхний этаж – один узел, нижний этаж – другой. Все эти конвертики, в которых собраны выписки с деталями для данного эпизода, главы романа в целом… Его метод – тщательное нагромождение деталей внутри огромного текста.

Спустя четыре десятилетия я демонстрировал крохотную часть этих конвертов на женевской выставке, и совсем недавно – в Париже, в год его столетия. Названия птиц, растений, диалектизмы… Каждый персонаж имел свой конверт, каждая черта, каждая деталь – свою карточку. И, когда было нужно, он находил нужный конверт, вынимал карточку с заметкой и добавлял характерности герою. Я думаю, что ни Бальзак, ни Диккенс, ни Золя не работали и не могли работать таким образом.

И ещё в памяти осталась встреча с ним в программе нашего телевизионного бога Бернара Пиво, чей “Апостроф” смотрела тогда вся читающая Франция. Я участвовал в том эфире. В студии были два наших знаменитых Жана – Жан д’Ормессон, писатель с величайшим шармом и тогдашний директор газеты Le Figaro, и Жан Даниэль, журналист, болезненно усомнившийся в социализме. Бернар Пиво пригласил и меня, и Никиту Струве, а переводил Никита Кривошеин, так что мы образовали дружескую фракцию.

Прежде всего Солженицын поражал энергией. Он даже подскакивал в кресле, не мог сидеть спокойно. И с таким пылом отвечал обоим Жанам… Жан Даниель ему говорит:

– Господин Солженицын, невозможно, чтобы вы, вы, такой бунтарь, присоединились к нам, к нашей идеологии, к нашему колониализму.

Тот просто прыгнул, как лев:

– Как это я примыкаю к колониализму? Я его решительным образом осуждаю! Это омерзительное явление, ваш колониализм.

Так что затих его оппонент почти на всю передачу.

Запад вообще ценит бесстрашие и чувство юмора. Всё это Солженицын продемонстрировал в полной мере – и обаял Францию. Когда, например, появились молодые Евтушенко и Вознесенский, они тоже нас поразили. Но скорее своей юностью, чем своей литературной силой. Такие прелестные, такие стилистически свободные молодые люди прибыли из того мира, где, как мы привыкли думать, царят какие-то официальные функционеры, серые, никчёмные, говорящие суконным языком. Но от Солженицына мы услышали больше, чем живые слова; это было глубинное слово правды. И “Архипелаг ГУЛАГ” имел колоссальный успех. Первый том был продан во Франции тиражом приблизительно миллион экземпляров. Второй, третий значительно меньше, и всё равно – широко.

Андрей Донатович Синявский и его жена, Мария Васильевна Розанова, также перебравшиеся к нам во Францию после освобождения Андрея, считали, что я болен Солженицыным и что меня надо излечить от него. Мария Васильевна даже приехала к нам с Люсиль в савойскую деревню с особой миссией. Она привезла том “Августа четырнадцатого”, испещрённый красными чернилами; так учитель исправляет текст ученика. “Это не по-русски! И это не по-русски! Смотрите, какой ужас!” Вручила мне исчирканный том и пообещала:

– Нива, мы вас вылечим!