Русофобия

Каждое явление постигается сопоставлением с прецедентами. Последним бессудным расстрелом при коммунистическом режиме был расстрел в Новочеркасске. В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын оценивает число жертв расстрела — человек в 70–80. Солженицын был диссидент, оппозиционер, при оценке числа жертв расстрела 1993 года корректно сопоставлять его цифры тоже с цифрами оппозиции. Самые осторожные взвешенные цифры, которые я встречал, — это человек 500. Вот как далеко мы шагнули. Солженицын пишет о Новочеркасске: «Не преувеличим, сказав, что тут завязался важный узел новейшей русской истории». Во сколько же раз это верно в применении к расстрелам 3–4 октября 1993 года! Не преувеличим, сказав, что тут был не новый узел, а катастрофа страны.

Каждое убийство — это провал общества на тысячелетия назад к догосударственному существованию, морали кровной мести. Но бессудный расстрел, совершаемый государственной властью, — это подрыв нравственных корней народа. Как у Пушкина — «Убийцу с палачом избрали мы в цари». А здесь впервые в истории такой расстрел был превращен в телешоу и показан на всех экранах. После такой демонстрации многое в жизни нашей страны потеряло смысл. Новая Конституция была принята фигурально под грохот выстрелов танков 1993 года, и такая ей цена в глазах многих и до сих пор. Бессмысленными стали президентские выборы 1996 года, когда у одного из претендентов за пазухой оставался «вариант 1993 года». Это и есть самая страшная криминализация страны: не то, что внизу много преступников, и даже не то, что власть с ними слабо борется, а то, что сама власть усваивает принципы преступного мира. Катастрофой было не то, что нарушалась Конституция. Ведь изнасилование не сводится к нарушению Уголовного кодекса. Катастрофично разрушение доверия к категориям, на которых основано общество и которые оно вырабатывало тысячелетиями: право, власть закона, суд. Доверие разрушено, и это будет долго душить жизнь страны. Единственный способ побороть зло — открыто на государственном уровне признать совершенное преступление. Именно как преступление против страны и народа. Не столь важно даже наказание преступников, сколь публичное отречение от сотворенного греха и возврат к принципам закона. А было ли это путем к демократии? Математики часто говорят, что об определениях не спорят. Возможно и такое определение демократии, что ответ будет положительным. Тогда демократия означает власть богатств, нажитых разграблением страны, и власть, опирающуюся на легкую готовность лить кровь народа для своей защиты. Боюсь, что такое определение в нашем мире окажется применимым к очень многим ситуациям.

Опубликовано в приложении к «Независимой газете», 1998, № 16(18), октябрь.

«НАДЕЮСЬ НА ЧУДО»

— Как вы воспитывались в вашей семье, была ли она религиозной? Какими вам помнятся первые побуждения к вере?.. Словом, ваши самые ранние впечатления религиозного характера.

— Мои родители не были религиозными. Хотя отец был в детстве и в молодости очень религиозным, собирался даже идти в монахи и выбрал себе имя, которое он примет при пострижении. А потом мне говорил, что после того, что он пережил в революцию и гражданскую войну, больше в Бога верить не может. Я, говорит, могу верить в какого-нибудь безличного Бога, в разум Вселенной, для которого судьбы человека и муравья совершенно одинаковы, не более того. Мать тоже не проявляла каких-то признаков религиозности, разве что, когда я был маленький, на ночь обычно крестила меня. А водила меня в церковь бабушка. Как-то раз я и причащался Так что, строго говоря, семья не была религиозной по-настоящему.

К тому же жизнь вокруг двигалась в прямо противоположном направлении. Яркое детское воспоминание: я учился в школе, до которой нужно было проехать две остановки на трамвае, и во всех трамваях висел небольшой такой плакат, на котором было написано: «Наука и техника доказали, что бога нет». Меня это очень заинтересовало, я был еще не в старших классах и потому эту сентенцию очень буквально понял. То есть я решил, что где-то, в каком-то месте, был поставлен какой-то эксперимент, и вот приставал к взрослым; «Как это доказали?» Они мне говорили что-то невнятное: «Это надо в широком смысле понимать, буквально нельзя».