Русофобия

— Есть такой маленький спутник у Юпитера, который крутится по отличающейся орбите, но он как раз настолько мал, что его можно как бы допустить, он не влияет на устойчивость Солнечной системы и как бы, в этом смысле, является дополнительным доказательством общей целесообразности. Но из всего этого вытекает лишь представление о каком-то разуме Вселенной, и оно в общем-то еще далеко от истинно религиозных представлений о Боге. От того христианского, православного, благого Бога, к Которому люди могут обращаться, зная, что они связаны с Ним узами любви и Который им сделает жизнь легче.

— Обычно в таких случаях люди говорят: «Я верю в высшее существо, в целесообразность, что-то есть в мире, какое-то разумное начало»…

— В основе же религиозных переживаний, как правило, лежит представление о Боге-личности, Который создал человека по Своему образу и подобию. Это значит, что человек-личность в чем-то похож на личность Бога и между ними возможен какой-то личностный контакт, который, например, между человеком и муравьем невозможен.

— Мне просто интересно выяснить для себя: вот человек, он понимает, что Бог есть. Но ведь сказано: «И беси веруют и трепещут…» То есть признают существование Бога, но боятся Его и не любят, — в этом их «вера». А как же человек верующий? Он не только придерживается определенного символа веры, он должен стараться жить но вере. Как это у вас произошло? Вы православный человек, но это у вас просто от традиции семейной, или у вас был какой-то осознанный выбор?

— Нет, как раз традиции в нашем семействе не было, точнее, традиция была, но очень странная, прерванная. Был крещен в православной церкви — вот почти и все, что касается традиции. Этот разрыв затронул целое поколение. Я видел, например, подборки из дореволюционного министерства внутренних дел, они в епархиях брали сведения, которые сообщали местные деревенские батюшки. Так вот, они писали, что крестьяне меньше ходят на службы, реже причащаются. Думаю, упадок религиозного сознания перед революцией был повсеместным, не только среди интеллигенции, с представителями которой я мог разговаривать.

— То есть и у вас было время внутренней смуты? Но как человек определяет для себя, когда он уже поверил в Бога?

— Мне кажется, что нужно попытаться занять такую позицию, которая была бы непротиворечива. Не так, что одной стороной существа я делаю что-то, следую определенным взглядам, а другая — то, что совершенно с ней не согласуется. У меня такое чувство, что, будучи русским, веря в Бога, я не могу иначе это свое состояние реализовать, как быть православным. Я думаю, если бы я был французом, то у меня было бы такое же отношение к католицизму.

— А как вы себя чувствуете в храме? С какого примерно времени вы стали ходить в церковь? В юности — нет?

— Нет. Вы знаете, трудно вспомнить, как-то это постепенно происходило, трудно даже определенное время назвать. Это был процесс гораздо более естественный. Он произошел как бы сам собой, даже в памяти не отразился. В памяти гораздо больше отразились первые этапы преодоления этого ужасного чувства: что мир есть мертвая машина и что в этом мертвом порядке вещей есть какая-то своя красота, ну вот как Грин говорит — «мистика мертвого мира». И это преодоление требовало напряженной мысли, каких-то резких столкновений друг с другом противоречащих чувств, и я отчетливо помню, как приходил к той или иной мысли, вновь и вновь ставил тот или иной вопрос, который меня беспокоил, чувствовал, что надо в конце концов дать ответ или согласиться на это бессмысленное существование… Православная церковь, православная служба — это естественно воспринимается как нечто свое. И причем чем больше с ней соприкасаешься, тем больше получаешь.

Это очень вышло у нас по-русски, что приняли именно Православие. Вспомните спор о верах в «Повести временных лет». Когда к князю Владимиру пришли иудеи и он спросил их: «А где ваше государство?» — оно, отвечают, разрушено. Ну вот, он сказал, вы своего не удержали, а ко мне приходите. Потом пришли мусульмане и заявили, что по их вере нельзя пить вина. А он ответил, что «веселие Руси есть пити». Как покойный Лев Николаевич Гумилев мне говорил, это признание Владимира вовсе не имеет того комического смысла, что, мол, выпивохи были русские. Нет, это был древний воинский обряд, ритуал совместного питья вина с дружиной, который их объединял, давал им чувство такого единства, от которого Владимир не мог отказаться. А христианская вера? Он отправил своих посланников исследовать ее. И когда они вернулись, то сказали, что были в Италии, и хорошо там было, но когда пришли в Святую Софию, в Константинополь, то там на службе была такая красота, что «мы не знали, на земле мы или на небе».