Русофобия

— О самом неприятном всегда тяжело говорить. Самое тяжелое — это наше внутреннее состояние. С тем, что движется на нас со стороны, мы всегда легче справляемся, чем с тем, что происходит внутри нас. (Это, мне кажется, общий принцип.) А здесь, что касается Церкви — это единственная область, в которой, как мне кажется, не обязательное благо до конца выговорить и высказать все, что у тебя есть. Но вот я помню времена, когда Сталин сначала преследовал Церковь, так что практически оказалось, что почти все храмы закрыты, а потом сменил это на принцип эксплуатации Церкви, допустив ее в очень ограниченных размерах, но поставив под свой контроль и даже как элемент своей отчасти внутренней, а отчасти внешней политики. Внутренней — потому что началось время войны и на оккупированных немцами территориях запрет был снят, пошла большая волна возвращения в Церковь, крещений, венчаний, — чтобы вернуть то, что раньше было невозможно. А внешней — потому что в результате Церковь вела большую представительную деятельность, которая смягчала чувства, вызванные во всем мире гонениями. И благодаря этому и возникали такие мучительные ситуации, когда высшие иерархи Церкви уже во время хрущевского гонения за границей его оправдывали. И когда им говорили о закрытии церквей, то они отвечали: помилуйте, ничего этого не происходит. А в это время их прихожане, отстаивая свои церквушки, шли в лагеря, а они говорили: просто люди мало ходят в церковь; экономически невыгодно содержать много церквей, часть из них приходится сокращать. Вот это было очень страшно. Говорили это люди очень высокого уровня в церковной иерархии. И я тогда уже выработал для себя такую точку зрения (то есть это даже не мое мнение, мне один человек помог сформулировать): если тебе говорят про такого-то высокого иерарха, что он не то говорит, и если ты считаешь, что это грех, то это его грех. А тебе нужно о своих думать. И вносить сюда такой светский принцип, который, так сказать, в партийном уставе существует, что вождь должен открыто подвергаться всякой критике, — это вещь очень опасная. Требует, по крайней мере, большого такта, осторожности и чистой веры.

— Сейчас вот часто упрекают Православную Церковь наши же православные люди за ее позицию нейтральную, вялую, за невмешательство в общественную жизнь. За приспособленчество даже…

— Конечно, это страшное несчастье, что Церковь не является руководящей силой народа в его борьбе за выживание. Но что же этому удивляться. Из всех ударов, которые пришлись на народ, может, самый тяжелый обрушен был на Церковь. Церковь все-таки не от мира сего, но в мире сем. И поэтому она подвержена ударам. То есть каким-то образом из этого унизительного положения подниматься надо вместе. Но в конце концов, по большому счету, каковы прихожане, такова и Церковь будет. Очень, очень жалко, что это так, до боли жалко и очень хотелось бы, чтобы у нас сейчас был свой Гермоген, который подвигнет народ преодолеть нашу смуту. Но то, что его нету, это какое-то отражение не столько личных качеств тех или иных иерархов, а скорее отражение нашего общего состояния.

— Вот мы сейчас наблюдаем, что много церквей открывается, некоторое время тому назад заговорили даже о духовном, религиозном возрождении. Но сегодня мы видим, что тот огромный поток, который вначале вроде бы хлынул (относительно, конечно, огромный) в храмы, он почти весь и отхлынул…

— Вот в этом смысле мне очень интересно было бы узнать цифры, как оно на самом деле, но общей картины я не представляю себе, к сожалению. Церкви-то открываются все-таки, все время открываются, и совсем пустых-то церквей не видно. Но, по-видимому, человек есть человек. В молодости у него больше сил, самоуверенности, он меньше несчастий встретил. Мне один священник рассказывал про женщину, которая сейчас зачастила к нему в церковь ходить. Ее муж бросил и ребенок болен. И он говорит: что же, я не в обиде, человек приходит к Богу, когда ему плохо.

— В общем-то да. Это — вечное. «Придите ко Мне вси труждающиеся и обремененные»… Не зря критики религии всегда говорили, что религия — это для убогих, для несчастных.

— Ну, это так и есть, конечно.

— Но они не понимали самого главного: что такое вообще несчастье, отчего оно происходит, для чего оно человеку дается.

— Да, конечно, не понимали того, что они и сами «несчастные».

— Сам принцип был извращенный: стыдно быть несчастным, стыдно быть обездоленным, стыдно показать, что у тебя горе, стыдно показать, что ты ждешь чудесного избавления… А вот скажите, пожалуйста, вам не приходилось если не самому быть свидетелем, то слышать достоверно о каком-либо свершившемся в наши дни чудесном событии?