Русофобия

Вот этот элемент очень у нас важен — соединение эстетического, красоты, с духовным. Красота — тоже какое-то загадочное понятие, какой-то странный язык, неизвестно, кто его создал и почему он так много нам говорит. Это великая загадка, как то, почему люди, к примеру, пишут стихами, а не прозой. Почему так много передается этим языком такого, чего иначе не ухватишь? И вот это чувство красоты, которая по сути своей просто христианская благодать (благодать в значительной мере как некоторая красота воспринимается), я думаю, это связано с тем, что Православие к нам пришло из Греции. У греков давно сформировалось представление о совершенстве как о красоте. Они мыслили себе Космос как совершенство и красоту. А слово «космос» происходит от того же корня, что и косметика, то есть «красотища», так сказать. (Один современный философ предлагает переводить «космос» как «лепота».)

— Мы знаем, многие великие ученые были верующими людьми. А как сейчас? Много ли верующих среди наших ученых?

— Мне кажется, что тут вряд ли произошли какие-либо принципиальные изменения. В любом случае, начиная где-то с XVII века действительно весь дух науки стал противоположен духу религиозного чувства или даже интуитивного, внутреннего духовного восприятия жизни. В начале XVII века Галилей сказал: «Цель моя — измерить все, что измеримо, и сделать измеримым все, что неизмеримо». А все чувства наши — они неизмеримы, как-то: милосердие, гнев или любовь, любое из них возьмите. Все перевести в числа, объяснить, что весь Космос — это есть некоторая совокупность процессов, которые в принципе вычислимы, предсказуемы и управляемы, — такое направление господствует в науке. Это материалистическое объяснение мира, «редукционизм», то есть стремление все разложить на мелкие части и из этих простых мелких объяснить все сложные процессы. Но потом, когда стали эту чисто умозрительную идею наполнять содержанием, то выяснилось, что эти мелкие-то части — электроны, молекулы, они подчиняются гораздо более сложным законам, чем газ или твердые тела, видимые нами.

Лет двадцать назад был международный симпозиум, в котором участвовали светила современной мысли, лауреаты Нобелевской премии, знаменитые ученые, в том числе в гуманитарной области и в биологии. Ученые, знаменитые как раз тем, что интересуются общими познавательными процессами. Симпозиум назывался «По ту сторону редукционизма» — то есть они исходили из того, что редукционизм — это уже преодоленное недоразумение и что нужно сказать что-то новое после его преодоления. Так что в этом смысле наука, конечно, поначалу заметно влияла в пользу внедрения материалистического мировоззрения, а потом сама же дала аргументы против него. Но все равно наука останавливается на таком, так сказать, пантеистическом или очень абстрактном деистическом уровне, и это максимум, что можно, мне кажется, извлечь из данных науки. Дальше она все равно не идет. А вопрос о личном Боге для личного человека — это совершенно из другой области, этого наука вообще не затрагивает.

— А вас не смущают такие обиходные религиозные представления, например, как ад, рай… Ведь некоторые смеются: «Что это у вас Бог Саваоф на облаках сидит», все это, мол, такое устаревшее… Как вы смотрите на такие вещи? Как Вы, человек науки, все-таки прежде всего привыкший к рациональным фактам, все это «сказочное» начало религии воспринимаете?

— Мне кажется, что религию можно воспринимать в бесконечном спектре разных возможностей. И одним ближе одно, другим — другое. Одному уровню воспитания — один стиль, другому — другой стиль. Один, может быть, христианство будет через Флоренского принимать, а другой просто оттого, что в церкви службу отстоит. Это просто разные пути.

— Вот вы сейчас упомянули отца Павла Флоренского… Может быть, вам ближе такого типа литература? Или творения Святых Отцов?

— Да, вот пожалуй, из Григория Паламы я больше извлек. Но даже и такой «ересиарх», как Розанов, такой уже кощунник, и у него интересные и важные мысли находятся. А уж тем более у отца Сергия Булгакова или у Павла Флоренского. Но я бы скорее сказал, что они для меня относятся к какой-то другой области, скорее к интеллектуальной, а не к области религии.

— А как вы оцениваете опасность увлечения всякими сектами?

— Я не могу вполне оценить, насколько это захватило людей. С одной стороны, мне кажется, что вряд ли в России может прижиться что-то другое, кроме Православия. Скорее даже антирелигиозной какой-то будет опять Россия, крушить церкви будет. Либо она будет православной. Трудно себе представить Россию какой-нибудь другой.

— Баптистской?..

— Баптистской, например. Это настолько чуждо русскому духу. Но, конечно, то, что они пользуются какими-то отлаженными методами, то, что они при этом имеют колоссальные средства, пользуются при этом громадной поддержкой, конечно, это влияет на многих, и влияет не в лучшую сторону.

— Не могу не спросить вас и о том, что касается современного состояния нашей Церкви. На ваш взгляд, что здесь самое тревожное, самое неблагополучное?