Руссиш/Дойч. Семейная история

Брошенный на загранработу с партийных подмостков, он, вероятно, имел слабое представление о дипломатии, если через невиданно короткий срок – 3 года – его заменили. Как не сумевшего понять и внедриться в пикантную обстановку в ГДР Ефремова перевели в уютную Вену, где не надо было что-то понимать и куда-то внедряться, а следовало просто радоваться жизни. В мягком с подогревом кресле посла в европейской столице музыки он просидел аж 12 лет.

Максимом заинтересовались и ведомственные работники. Ему доверительно предложили, оставаясь в мидовских штатах, работать на КГБ – «двойная зарплата, квартиру получишь сразу, да и других привилегий куча». Но атташе Селижаров вежливо отказался. Не последнее место в размышлениях сыграла история с родственниками. А вдруг?..

Свой специфический интерес к молодому и перспективному дипломату проявил один из руководителей берлинской резидентуры КГБ советник-полковник Ермолай Евграфович Шерстюк. Его супруга Мария Фёдоровна прожужжала все уши:

– Смотри, Максим Селижаров – какой парень! И умный, и статный, и обходительный. Красавец! И, наверное, рука мохнатая в МИДе имеется. Простонародца в Западный Берлин без блата не пошлют. Вот отличная партия для нашей Оленьки!

У Шерстюков было двое взрослых детей, которых родители надеялись пристроить в надёжные руки. Особые надежды возлагались на сына Игоря, ровесника Максима. Тот был определён отцом в родное ведомство и дружил с дочерью одного из руководителей КГБ, генерал-лейтенанта Юрия Михайловича Долгорукого. Когда-то давно оба заслуженных чекиста проходили доблестную служ-

бу в ГДР. Их благоустроенные коттеджи соседствовали в берлинском районе Карлсхорст, где на заре социализма на германской земле размещались многочисленные структуры Старшего Брата.

С тех пор семьи, несмотря на сложившиеся по-разному карьеры мужей, поддерживали добрые связи, и всё шло к скорому их породнению. Оставалось найти жениха для дочурки Оленьки, на годик помладше брата. Ей явно не везло. Кто-то, очевидно, нагнал порчу, на загранработе такое бывало сплошь и рядом – ухажёров хватало на одно-два свидания, потом они куда-то бесследно исчезали. Одно время Шерстюк собрался было насадить на крючок парня из собственного ведомства, да жена отговорила. Не семья будет, а сплошное ЧеКа. Вот бы подцепить чистого мидовца, с которым доченька свободно по миру разъезжать смогла бы! Максим подходил на эту роль идеально. Ради этой возвышенной цели Шерстюк был готов даже простить ему страшное прегрешение, обычно влекшее за собой неминуемое наказание, – отказ работать на КГБ.

Перед возвращением на родину летом 1977 года Максим с друзьями в последний раз с ветерком прокатились по ГДР. В сероватых и приунывших городках первого на германской земле государства рабочих и крестьян они обязательно навещали захоронения, в которых покоились советские солдаты, чуть-чуть не успевшие порадоваться салюту победы. «Всё, что было не со мной, помню» – этот наказ поэта Роберта Рождественского запал глубоко в сердце.

Многим кладбищам, о существовании которых посольство и не подозревало, требовался уход. Иные могилы, сооружённые в суматохе войны, оказались на центральных площадях разросшихся городских поселений и нуждались в перезахоронении. Некоторые памятники советским воинам сооружались наспех в первые мирные месяцы и спустя тридцать с лишним лет производили впечатление не самое лучшее.

«Здесь, в Германии, наши ребята-освободители хотя бы пристойно преданы земле. За кладбищами присмат-

ривают потомки тех, кто в сорок первом напал на нас. Вот оно – примирение над могилами! Вот к чему следует идти в наших отношениях, как бы труден ни был этот путь. Немцы работают на этом направлении, а мы? Сколько тысяч павших бойцов так и остались лежать незахороненными на полях сражений в самом Союзе! Стыдно за государство, вспоминающее своих героев раз в году», – тяжело вздыхал Максимка, возлагавший цветы на могилы соотечественников с мыслями о погибшем дяде, чьё имя мать передала ему.

Из головы у молодых дипломатов не выходила новая песня про войну. Её впервые исполнил ансамбль ГСВГ 9 мая на последнем возложении венков к советскому мемориалу в западноберлинском Тиргартене. Ошеломляющий и проникновенный мотив песни, с ходу запавший в русскую душу, хотелось слушать и распевать вновь и вновь. Такого набатного, колокольного звучания одновременно с поразительной душевной скорбью и отеческой теплотой раньше не производила даже эпохальная «Хотят ли русские войны».

Фамилию её автора Давида Тухманова Максим слышал ещё в Москве. Тогда всеобщий восторг вызывала рок-опера Ллойда Уэббера «Иисус Христос – суперзвезда». И знатоки утверждали, будто создать аналогичный шедевр в Союзе под силу только Тухманову. Не случилось. Русский Христос в стиле рок в стране атеизма свет так и не увидел. Но один тухмановский «День победы» вправе на равных соревноваться с лучшими музыкальными сочинениями всех времён и народов.

Глава XVII

Всё течёт, всё меняется, и дважды войти в одну и ту же реку невозможно, как ни старайся.