Руссиш/Дойч. Семейная история

– Прав, нет слов, прав Гераклит, – горевал Максим, которого всемогущие кадры определили в германский отдел.

Ему повезло. Возвращающимся из загранкомандировки обычно приходилось болтаться без дела и финансов долгие месяцы, прежде чем в одном из подразделений центрального аппарата появлялась вакансия и его лидер милостиво давал отмашку на трудоустройство заждавшегося кандидата. На Максима заблаговременно направил заявку Дуренко, отреагировавший на рекомендацию посла Абрасимова. Волей-неволей пришлось отдаться мирному плаванию по волнам судьбы.

Сам он всё-таки предпочёл бы познакомиться с другим внешнеполитическим участком. За несколько десятилетий службы творчески настроенному мидовцу надлежало поработать на самых различных направлениях и прежде всего там, где ковались главные компоненты основополагающей линии внешней политики. Тогда, в конце 70-х, в мировой дипломатии уже определялся новый стержневой вектор развития – от специализации к глобализму. И наш герой горел желанием узнать жизнь за пределами Германии, в мировом масштабе.

Как это обычно и бывает в МИДе, встретил Максима совсем другой коллектив, ничуть не похожий на тот, который радушно принимал его четыре с лишним года назад. Прежние уехали, новые заступили. Как в гимне про посольство на Липовой улице: «У профессии родной основа – расставаться и встречаться снова». Искромётный задор, дружелюбие и оптимизм, которые сопровождали прошлую стажировку на том же этаже, в тех же комнатах, за теми же крошечными столами величиной со школьную парту, куда-то исчезли, не оставив и следа.

Диссидентские настроения с уходом старика Акимыча на пенсию тоже подчистую испарились. Пара человек ещё делилась антисоветскими анекдотами, но те почему-то уже не имели былой остроты и не вызывали всеобщий гомерический хохот. То ли заезд в отдел на время Максимова возвращения пришёлся какой-то особо скучный, то ли само время породило безразличие и унылость. Страну во всё большей степени обволакивал застой, и Смоленка по привычке не сопротивлялась веяниям времени.

Весь трудовой МИД, за исключением горстки начальственных кабинетов, как бегун на старте ждал, когда радиоточка, установленная на каждом рабочем месте, пропикает шесть и даст сигнал для скоростного спуска по лестницам на волю (ждать лифта – дело безнадёжное). Через несколько минут самые шустрые дипломаты вливались в озлобленную серую массу, пытавшуюся штурмовать двери станции метро «Смоленская» синей ветки. Овчинка стоила выделки – если поспешить, можно было успеть домой к началу очередной серии слезоточивой саги-лажи, которую перед программой «Время» крутили на понуром советском телевидении.

Спустя годы весьма точно аттестовала то время замечательная поэтесса Екатерина Яровая:

Семидесятых поколенье
Как отсыревшие поленья,
И не горенье, не гниенье…
А так, застойное явленье.
Достались нам одни обноски:
Вставная челюсть на присоске,
Пятидесятых отголоски,
Шестидесятых подголоски.
Смирившись, ни во что не лезли мы
И пережили двадцать лет зимы…

Правда, ту многолетнюю зиму разные люди до сих пор вспоминают по-разному. Одни – как самую благословенную эпоху в истории родного государства, своего рода золотой век советской власти. В карманах большинства граждан впервые завелись деньжата, какие-никакие, но всё-таки, цены не росли, полки магазинов, правда, пустовали, зато по ночным улицам можно было безопасно прогуливаться, а утром просыпаться с уверенностью, что ничего судьбоносного, кроме очередного Пленума ЦК КПСС, ни сегодня, ни завтра не произойдёт.

Люди привыкли к очередям, но большинство холодильников всё же не пустовали. Курс рубля к доллару за-

стыл как вкопанный, на сберкнижку везде и всюду капали всё те же два процента годовых. Народ с нетерпением ждал Дня советской милиции, когда радио и телевидение транслировали концерт с участием всех звёзд эстрады. «Великая страна развитого социализма источала мир, стабильность и процветание».

Мнение других – противоположное. Они видят в тех двух десятилетиях пик деструктивности и убогости. Диктатура пролетариата, всевластие одной партии с несменяемой верхушкой и произвол органов безопасности окончательно завели шестую часть суши в цивилизационный тупик. Границы государства держались наглухо закрытыми перед любыми ветрами перемен.

Человек по-прежнему исполнял роль жертвы системы самоизоляции и отсутствия свободы. Весь прогресс свёлся к тому, что сталинские расстрелы заменили посадки в психушки. Неспособность режима досыта накормить народ гармонично сочеталась с перепроизводством ракет, танков и автоматов Калашникова. На внешней арене господствовала политика кнута, в которой по устоявшемуся обычаю упрекали других. «Изодранная колючей проволокой Россия грозила миру рваным лаптем».