Руссиш/Дойч. Семейная история

– По некоторым из руководителей города давно тюрьма плачет, – уверенно заявил рассказчик. – Но правоохранительные органы интересуют почему-то больше критиканы из оппозиции или просто недовольные из числа тех, кто в губернию или Москву вечно капает, о творимых безобразиях докладывает. Впрочем, несогласных с решениями партии и правительства везде и повсюду одна участь ожидает.

На постоялый двор возвратились глубоким вечером, изрядно покусанные комарами и какими-то малюсенькими, но страшно злыми мошками. Коварные насекомые мучили и всю ночь. Городской житель Кристиан не имел ни малейшего понятия, как с ними бороться, кроме как отбояриваться с помощью химических мазей и спреев. Но те в багаже пока отсутствовали.

А Тоня, в которой всё-таки русская кровь превалировала, оказалась на порядок проворнее. Она периодически включала свет, складывала «Российскую газету» плотной широкой книжкой, распознавала на стенах и потолке серые точки и, встав на стул, смачно шарахала по врагам народа любительской мухобойкой.

Утром администрация гостиницы огорошила тем, что завтрака не будет. Повариха снова неожиданно ушла в запой, а подобрать замену удастся только к завтрашнему дню. Выпили бурду, представленную как кофе, в неряшливой забегаловке напротив. Показалось, что шеф-повар этого заведения как раз только что вышел из запоя. В омлете ясно распознавались остатки скорлупы, а в салате – чей-то длинный чёрный волос.

После завтрака пошли приобщаться к истории и современности Осташкова. Несмотря на юный возраст, Кристиан и Тоня объехали значительные части германщины. Успели вдохнуть в себя аромат десятков больших и малых городов федеративной республики.

А вот на обширных русских просторах им пока освоиться не удалось. Более-менее прилично познали разве

что конфигурацию Москвы да Питера. Северная столица немного разочаровала своей красотой, пожухшей от времени и неграмотного правления, хотя и по-прежнему радовавшей глаз складным европейским покроем.

Зато в Москву нельзя было не влюбиться. Здесь всё блистало XXI-M веком. Столица хорошела из года в год, едва ли не ежедневно пела, плясала, наводила себе всё новые причёски и периодически благоухала какими-то совсем не дешёвыми духами. Даже скамейки в шикарных парках претендовали на статус произведений искусства и, наверное, стоили как музейные экспонаты. Бульварную плитку – и ту перекладывали несколько раз в год – весенняя коллекция, осенняя коллекция! Притчей во языцех стала замена цементных бордюров на гранитные. Где, скажите, в какой ещё столице на тротуары и парки будут отпускать сравнимые средства?

Вон в Берлине, где молодожёнам довелось прогуливаться месяц назад, центральный парк Тиргартен напротив рейхстага и Бранденбургских ворот, бывшая гордость германской столицы, доведён до умопомрачительного состояния – пыль, грязища, заросли бурьяна, замызганные скамейки, остатки интернациональных пикников. А Москва переливается всеми огнями радуги, упиваясь радостями жизни!

По рассказам родителей, на рождественские и новогодние праздники любопытные москвичи с туго набитым кошельком когда-то отправлялись в Европу. Сейчас многое поменялось местами. Иностранцы рвутся встречать Новый год в России. И желания их понятны. В своём сегодняшнем – уникальном и дорогостоящем – украшении Москва затмит любого европейского конкурента. Да и заставляют светиться этот огненный фейерверк не месяц, как в жалких Венах и Парижах, а почти полгода.

Осташков представлял собой другую Россию. Даже не Россию советскую, а Россию имперскую, дореволюционную, конца XIX – начала XX веков. Это было место, где время, казалось, остановилось. В 1930 году прапрадед, со-

гласно его воспоминаниям, не увидел ни одного строения, возведённого новой большевистской властью после переворота 1917 года.

Но и в последующие десятилетия коммунисты, судя по облику города, не слишком заботились о придании ему современного вида. Набережная, чудовищной конструкции речной вокзал, памятник Ленину да ещё несколько далеко не лучших образцов зодчества – вот и всё наследство, оставленное советской эпохой.

Зато десятки домов, возведённых ещё при царе, вызывали симпатию даже несмотря на их плачевное состояние. Это была та самая утерянная Россия, по которой иногда сокрушаются балаганные патриоты всех расцветок, не подозревая, что объект их печали никуда не исчез, а просто спрятался в тени сверкающей Москвы и пары других крупных городов, пытающихся дотянуться до столичных высот.