Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Даже будучи в Финляндии, Опперпут ни разу не обмолвился об этом случае, что, несомненно, говорило в его пользу. Был и еще один очень важный факт. Опперпут не только рассказал о «Тресте» и предупредил об опасности М.В. Захарченко-Шульц, но он теряет вместе с последней несколько (опасных!) дней, чтобы известить о создавшейся ситуации и остальных членов КО: Радковича, Каринского и Шорина, бывших в то время в провинции (эта группа вышла из СССР через Польшу, где была арестована). Следует отметить, что ни один «очень осведомленный» историк, кроме Чебышева, об этом факте даже не упомянул.

И этот «провокаторский жест» Опперпута можно истолковать как угодно. Например, «логически» можно говорить о тончайшей мере виртуозности: чтобы придать переходу провокатора абсолютную правдоподобность, ОГПУ выпускает не только Захарченко, но и остальных белогвардейцев, в надежде получить двойные плоды после «игры» Опперпута. Но возможны и другие «логические построения»: не целесообразно ли было ОГПУ выпустить с Опперпутом только М.В., а остальных все же задержать, отчего правдоподобие перехода агента нисколько бы не пострадало. Опперпут мог бы легко и весьма реально объяснить реальность полученных им сведений непосредственной опасностью ареста и полной невозможностью физически предупредить группу Радковича.

Польский «историк» сообщает, что «легкомыслие руководителей русских организаций и финляндской разведки было так велико, что Опперпута, проведшего в Финляндии несколько месяцев, даже подробно не допросили о «Тресте». Надо отдать полную справедливость г. Враге: он «разделал» не только русскую эмиграцию и своих иностранных коллег, но и не пощадил и себя. «Пилсудский, – рассказывает он, – приказал начальнику разведки категорически потребовать от МОР сведений о советском мобилизационном плане».

Охотно верим, что это именно было так, и в действительности: диктатор Польши в военном деле был, видимо, не очень сведущ, но приводить такой факт, по нашему мнению, поляку не следовало бы. Такое требование к подозреваемому уже провокатору со стороны Генерального штаба чудовищно и равносильно было требованию «привести живьем Сталина». Ни один грамотный офицер, знающий, что такое мобилизационный план, и даже слепо веровавший во всемогущество МОР, все же никак не мог предъявить такое требование.

Опперпут провел в Финляндии полтора месяца (с 14 апреля по 31 мая), и за эти 45 дней финляндская разведка выяснила куда больше о «Тресте», чем польский штаб за пять лет, доказательством чего как раз и служит «история» бывшего начальника русского отдела.

Называя показания Опперпута «сенсационными фельетонами», г. Врага даже не знал того, что основной канвой всех «историй «Треста», и в том числе и его собственной», именно были «фельетоны» перебежчика. Без последних никто и ничего о «Тресте» и не мог бы написать. Можно проследить, что ошибки Опперпута (например, в делах Бирка и Рейли-Розенблюма и др.), допущенные им по незнанию тех фактов, которые позже были известны в эмиграции, целиком повторяются во всех «историях».

Опперпут в Финляндии написал несколько записок (ни один из перебежчиков не дал столько материала о работе ОГПУ, как он), которые никогда и нигде полностью не были опубликованы. Две из них, касавшиеся второстепенных моментов (сведения о Якушеве, о самом Опперпуте, данные о Савинкове, рассказы о Рейли и пр.), к кое-кому попали и пересказывались в печати (например, Шульгиным в его «Послесловии» к «Трем столицам», видел их частично, по-видимому, и Бурцев), остальные записки «канули в вечность». А они-то как раз и касались наиболее интересных вопросов, и в том числе вопроса «контакта» господ иностранцев с ОГПУ. Как мы знаем со слов генерала Кутепова, «иностранные» сведения Опперпута подтверждались авторитетными лицами. Из жалоб английского джентльмена, что «офицеры иностранных штабов, имевшие дело с «Трестом», частью были смещены, частью были уволены», явствует, что данные Опперпута соответствовал и действительному положению вещей.