Русская книга о Марке Шагале. Том 1

Эта улыбка определяет тональность шагаловских «Мертвых душ». О каких бы монстрах ни рассказывал он, иллюстрируя Гоголя, лукавая загадочная улыбка не сходит с его уст, и чувство непроизвольного восхищения, изумленной оторопи всегда берет верх над чувством негодования. Одно из проявлений шагаловской благосклонности к эпическому провинциальному миру гоголевской поэмы – внедрение в него витебских реалий. В некоторых из гоголевских персонажей то тут, то там вдруг мелькнет что-то местечковое. На некоторых гравюрах Собакевич похож на ушлого витебского толстосума, а толстуха Коробочка – на подозрительную настырную витебскую мещанку. Да и сам губернский город, куда приезжает Чичиков, чем-то напоминает Витебск, хотя, казалось бы, о Витебске и речи нет, а все гоголевские топографические знаки и описания переданы с благоговейной точностью.

Марк Шагал. Гоголь и Шагал. Иллюстрация к книге Н.В. Гоголя «Мертвые души» 1923–1925. Офорт, сухая игла, акватинта 37,8х27,7; 27,6х21,2

Но, прежде чем говорить про сущность размышлений художника о родной стране, нужно дать себе отчет в том, что его иллюстрации к «Мертвым душам» – итог недавнего театрального опыта. Раньше чем мы успеваем разобраться в философском и историческом смысле шагаловских комментариев к Гоголю, становится ясно, что этот график – человек театра до мозга костей. Его бесчисленные иллюстрации к гоголевской поэме – синтез театральных исканий 1920-х годов. Еще в 1919–1920 гг. Шагал делал эскизы к неосуществленным постановкам трех гоголевских пьес: «Игроков» и «Женитьбы» – для экспериментального театра «Эрмитаж» в Петрограде и «Ревизора» – для Театра революционной сатиры в Москве⁷¹.

Шагал иллюстрирует «Мертвые души» в период, когда Мейерхольд ставит «Ревизора», а Станиславский, поставив «Горячее сердце», еще не приступил к работе над гоголевской поэмой. В гравюрной серии Шагала – кадрах непоставленного, но воочию увиденного спектакля – есть черты, близкие Мейерхольду, а есть – Станиславскому. Синтез метода Станиславского и Мейерхольда, о котором столько десятилетий будут до одури спорить люди театра, у Шагала осуществлен естественно и непреложно. С мейерхольдовским «Ревизором» Шагала сближает безудержный полет фантазии, эпический размах замысла, пластическое выявление сущности характера «через жестовую схему» (Андрей Белый). Хотя, вообще-то говоря, у более эмоционального и менее жесткого Шагала есть жест, но нет, в отличие от Мейерхольда, жестовой схемы. (По иллюстрациям к «Мертвым душам» видно, что концепция жеста как главного выразительного средства в выявлении сущности персонажа не связана у Шагала только с национальной пластикой.) О Станиславском, о будущем мхатовском спектакле по гоголевской поэме иллюстрации Шагала напоминают страстной действенностью диалогов, гениальной наивностью в восприятии гоголевских героев и положений. Что бы Гоголь ни нафантазировал, о каких бы невероятных событиях ни рассказал, Шагал одно твердит: «Верю!» Некоторые из парных сцен, запечатленные Шагалом, кажутся зарисовками, сделанными по мотивам еще и не начатой тогда постановки Станиславского. О Москвине, об его жесте непременно заставит думать портрет Ноздрева, сделанный Шагалом, о Леонидове – один из портретов Плюшкина.

Главное, что потрясает в шагаловских иллюстрациях к Гоголю, резко отличая их от изобразительных комментариев к Гоголю, сделанных в прошлом веке, – это не только детское доверие ко всему самому невероятному у Гоголя, но способность графически воспроизвести любую словесную метафору писателя. Метафористика Гоголя – вот стихия, где Шагал чувствует себя как дома. Потому-то у Шагала, в отличие от Мейерхольда, строго говоря, нет гротеска в традиционном его понимании. Что нам кажется чудовищной гиперболой, гротескным заострением, то для Шагала – сама реальность, однако же выражающая не внешнюю линию поведения персонажей, а их метафизическую суть, следовательно, существо романа⁷². <…>

Из бесконечной цепи гоголевских словесных гипербол, усиленных изобразительной наглядностью, возникает главная тема шагаловских иллюстраций – в гоголевской России все возможно. Вот о чем, оказывается, говорит и его и Гоголя лукавая и загадочная улыбка на фронтисписе. Это в Греции все есть. А в России – все возможно. <…>

В иллюстрациях к «Мертвым душам» обнаруживается, что у фантазии Гоголя и Шагала общий провинциальный корень, их роднит почти фольклорная вера в то, что в России, как в сказке, может произойти все, чего даже произойти не может.