Русская книга о Марке Шагале. Том 2

«Губернский уполномоченный» – это высшая должность, полученная Шагалом в России. И вот теперь он ходил по Москве, навещал друзей и знакомых. «Шагал поехал в Переделкино», «Шагал сейчас у Костаки», «Шагал – гость Мессерера и Ахмадулиной» – то и дело растекались слухи по Москве. Тяжесть жизненных невзгод, скитаний и голодных лет в юности не поубавили ни энергии, ни фантастического блеска в глазах всемирно известного художника.

Когда-то критик Эфрос находил в Шагале странности детских сказок, небылиц, вымыслов, за которыми открывался фантасмагорический мир национальной еврейской мистики, пытавшейся чудесно преобразить нищенский быт местечкового существования. Сам нарком Луначарский назвал Шагала Гофманом околовитебских трущоб²¹⁹.

Теперь этот Гофман прибыл в Москву, его уговаривали поехать в Витебск, но он не решился, боясь разочароваться – город был разрушен гитлеровцами. Министр культуры Екатерина Фурцева дала в честь Шагала обед в Кремле. Шагал поехал в Ленинград, посетил места, которые были ему особенно дороги, побывал в Эрмитаже и Русском музее.

Все видимое этим художником в Витебске было поднято силой его фантазии в воздух: летели по небу коровы и дома мужики с мешками за спиной и влюбленные парочки, летели дома и золотые купола, подвыпившие ремесленники и козы с тревожными женскими глазами. Прославив на весь белый свет свой Витебск, Шагал обращался к нему со словами любви и благодарности: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и не опирался на твои заборы. Мой дорогой, ты не спросил с болью, почему, ради чего я ушел от тебя много лет назад. Юноша, думал ты, что-то ищет, какую-то особую краску, которая рассыпается, как звезды с неба»²²⁰.

Шагал нашел-таки свою особую краску. Не было ни одной картины, которая бы не дышала духом Витебска и его отражением, Шагал говорил, что нет ни одного сантиметра в его картинах, в котором бы не было ностальгии по Родине.

За три года до приезда Шагала в Москву я отправил ему во Францию книгу Ю. Овсянникова «Русские изразцы». Книга была выпущена в свет издательством «Искусство», сделана с любовью и тонким вкусом²²¹.

Примерно через месяц я получил от Марка Захаровича письмо с выражением искренней благодарности за подарок.

«Спасибо, что вспомнили меня, – писал Шагал, – и послали довольно удачную книжечку “Русские изразцы”. Я начинаю думать, что то, что я делаю, может быть недалеко от этого народного источника».

А вскоре мой брат, побывавший в Музее Шагала в Ницце, привез мне литографию, в которой мастер, перешагнувший восьмидесятилетие, был так же молод и дерзок, как когда-то в Витебске. И в девяносто лет Шагал продолжал работать – сделал иллюстрации к «Одиссее», к «Буре» Шекспира, витражи для церквей во Франции и Великобритании, для Художественного института в США. Он награжден орденом Почетного легиона. Как-то Шагалу сказали, что Шарлю де Голлю понравилась роспись плафона парижской Гранд-опера. – «А у этого де Голля неплохой вкус!» – отшутился Шагал.

…На пленке у моего друга звучал напористый голос Марка Шагала. «Что такое художник?» – спросили у него. – «Вместилище эмоций – вот что такое художник, – ответил Шагал, – они приходят к нему со всех сторон: с неба, с земли, от клочка бумаги, от очертаний тени, от паутины!».

Анисимов Г. Приезд Шагала. 80 лет назад великий художник покинул Россию.

Тогда ему казалось, что навсегда // Культура (М.). 2002. № 33. 15–21 августа. С. 12.

48. Белла Мейер

Когда мы детьми приходили на целый день к Шагалу, всегда заставали его в мастерской, где он рисовал, сидя перед большим мольбертом. Что это была за радость видеть его, собирающегося грунтовать полотно и творящего новое произведение с такой силой и страстью! Однако когда он поворачивался к нам, своим внукам, то спрашивал с волнением и некой робостью, что слышно в школе, как идет наша жизнь. Я любила, когда он брал мою маленькую ручку и с большой нежностью гладил пальчики. Он хотел указать нам дорогу в жизни, которую мы должны были выбрать, и, может быть, поэтому начинал нам рассказывать о своем детстве, о молодости в России, а чаще всего – о нашей бабушке Белле. Он говорил о ней с такой любовью и с таким обожанием, что, несмотря на то, что она умерла слишком рано в 1944 году, мы ощущали ее присутствие каждый день. Дедушка рассказывал нам фантастические истории о своем родном городе, о своих родителях, о сестрах и брате. Когда мы уже немного подросли, он так же делился с нами своими воспоминаниями о временах, когда был студентом и молодым художником; он вспоминал военное время и надежду на новую художественную свободу, которую вначале принесла с собой революция. Может быть, поэтому его глубокую грусть пробуждала жестокость нашего мира.