Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Владею днём моим; с порядком дружен ум;
Учусь удерживать вниманье долгих дум;
Ищу вознаградить в объятиях свободы
Мятежной младостью утраченные годы
И в просвещении стать с веком наравне.

(«Чаадаеву», 1821)

Кишинёв в период пребывания в нём Пушкина стал центром готовящегося греческого восстания против турецкого ига. Пушкина захватил свободолюбивый дух древнего народа, он с восторгом приветствовал его вождя, русского подданного и героя Отечественной войны 1812 года Александра Ипсиланти. Предполагалось, что Россия поддержит своих единоверцев. Приятель Пушкина Михаил Фёдорович Орлов, начальник дивизии, квартировавшей в Кишинёве, готовил своих офицеров и солдат к возможным боевым действиям в поддержку восставших греков.

Пушкин мечтал о своем личном участии в этом деле. Он написал цикл стихов, поэтизирующих сражающийся народ и его героев: «Война» (1821), «Гречанке» (1822), «Я твой навек, эллеферия»[24] (1821). Вольнолюбивые надежды, порывы «вольности святой» по-прежнему звучат в его стихах: «Узник» (1822), «Птичка» (1823).

Они поддерживаются и кишинёвским окружением поэта. Пушкин оказался в самом центре Южного общества декабристов. Почему же они, при тесной близости с Пушкиным, не решились предложить поэту вступление в их тайное общество? Ю. М. Лотман так отвечает на этот вопрос: «Играла определённую роль двойная предосторожность: с одной стороны, нежелание подвергать талант поэта опасности, с другой – понимание того, что ссыльный Пушкин – объект усиленного внимания правительства и несдержанный по характеру и темпераменту – может привлечь к Обществу нежелательное внимание властей. Однако приходится отметить и известную узость декабристов в их подходе к искусству и людям искусства. <…> Ставило в тупик богатство и разнообразие его личности. Суровые политические наставники Пушкина чувствовали, что не могут управлять его поведением, что от него можно ожидать неожиданного. Они восхищались поэзией Пушкина, но лишь частично, отвергая определённые её стороны. И в самом поэте они хотели бы больше той односторонности, без которой, по их мнению, нет и гражданского героизма».

Между тем «вольнолюбие» Пушкина именно в эти годы достигает своей вершины и, по русской размашистости, хватает через край. Это видно не только в стихотворении «Кинжал», где поэт «тайным стражем свободы» называет карающий кинжал террориста. Фривольное отношение к христианским догматам проявляется в «Гавриилиаде» – пародии на библейский рассказ о падении Евы и на таинство непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии. Конечно, в «Гавриилиаде» искуситель поэта далёк от «демона» Байрона, который разгулялся в его мистериях «Каин» и «Манфред». В пушкинской «Гавриилиаде» проказит «бесёнок», «мелкий бес». Повествование ведётся в тоне юродства или скоморошества.

Н. Н. Скатов считает религиозное падение Пушкина в известном смысле закономерным этапом в становлении незаурядной личности, «осанна» которой, говоря словами Достоевского, должна пройти «через великое горнило сомнений». Но в эти же годы Пушкин создает стихотворение «Демон», в котором, объективируя свои сомнения, уже отделывается от них стихами, оставляет их за порогом своего зрелого миросозерцания.

В феврале 1822 года правительство, давно следившее за деятельностью кишинёвского кружка, приступило к его разгрому. М. Ф. Орлов попал под следствие, В. Ф. Раевский был арестован. Положение Пушкина в Кишинёве с каждым днём становилось всё тяжелее. Пришлось согласиться на перевод в Одессу под покровительство нового начальника края Михаила Семёновича Воронцова, в руках которого объединились новороссийское генерал-губернаторство и бессарабское наместничество.

Пройдёт немного времени, и Пушкин об этом сильно пожалеет. Последний год пребывания поэта на юге омрачён глубокими потрясениями: расправа с друзьями в Кишинёве, крах греческого восстания, подавление народно-освободительных движений в Италии и Испании. Всё это оставляло горький след в душе поэта.

Рядом с «Демоном» возникают вариации на демоническую тему. Появляются стихи «Свободы сеятель пустынный…» с глубочайшими сомнениями в творческих силах народов – глухих к дарам свободы:

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.

Пушкин предпосылает этим стихам эпиграф – авторский вариант начальных строк «притчи о сеятеле» из Евангелия от Матфея: «Изыде сеятель сеяти семена своя». Но пушкинские стихи полемичны по отношению к этой притче. Евангельский сеятель верит в плодородную почву для духовного семени и находит её. Сеятель Пушкина в неё не верит и её не находит.