Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

В комментарии к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотман обратил внимание, что в восьмой главе романа усложняется взгляд Пушкина на светское общество. «Образ света получает двойное освещение: с одной стороны, мир бездушный и механистический, он остаётся объектом осуждения, с другой – как сфера, в которой развивается русская культура, жизнь одухотворяется игрой интеллектуальных и духовных сил, поэзией, гордостью, как мир Карамзина и декабристов, Жуковского и самого автора “Евгения Онегина”, – он сохраняет безусловную ценность». Само понимание народности у Пушкина расширяется, усложняется. «В пятой главе оно захватывало лишь один, наивный и архаический, чуждый “европеизма” пласт народной культуры. Теперь оно мыслится как понятие культурно всеобъемлющее, охватывающее и высшие духовные достижения, в том числе и духовные ценности вершин дворянской культуры. Поэтому Татьяна, сделавшись светской дамой и интеллектуально возвысившись до уровня автора, могла остаться для него героиней народной по типу сознания»:

Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей…
Всё тихо, просто было в ней.

Внезапно вспыхнувшее в Онегине чувство к Татьяне сопровождается недоуменным восклицанием: «Как! из глуши степных селений!..» Это восклицание говорит о том, что чувство Онегина скользит по поверхности души Татьяны и не захватывает её духовно-нравственного ядра: «Хоть он глядел нельзя прилежней, / Но и следов Татьяны прежней / Не мог Онегин обрести». Герой увлечён теперь «не этой девочкой несмелой, влюблённой, бедной и простой», а «равнодушною княгиней» и «неприступною богиней». Его чувство искренне, но на первое место в нём по-прежнему выступает не духовная близость, а чувственная страсть, которую Онегин склонен считать «любовью» и которая простительна для юноши, но опасна для зрелого человека. Опустошённый и постаревший душою, Онегин теперь играет с огнём, ибо его увлечение Татьяной, напоминающее юношескую влюбленность («в Татьяну как дитя влюблён»), грозит ему полным испепелением, о чём сам Пушкин недвусмысленно говорит:

Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Её порывы благотворны,
Как бури вешние полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют —
И жизнь могущая даёт
И пышный цвет и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мёртвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.

Мудрая Татьяна понимает гибельность для Онегина этой «мёртвой страсти» и из любви-сострадания к нему пытается погасить её: «Она его не замечает, / Как он ни бейся, хоть умри». Татьяне страшно за Онегина, за безумные строки его письма, в котором «всё совершенство» любимой он видит в «улыбке уст», «в движенье глаз» и говорит:

Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

Татьяне страшно за тот чувственный пожар, который может испепелить Онегина. Потому она и не отвечает на его письма, а при встречах обдаёт «крещенским холодом». И всё это – из жалости, из сострадания к нему. Тем более убийственна глухота Онегина, полное непонимание благородных намерений Татьяны:

Да, может быть, боязни тайной,
Чтоб муж иль свет не угадал
Проказы, слабости случайной…
Всего, что мой Онегин знал…

Так мелко объясняет герой причину неприступности Татьяны. Пытаясь избавиться от охватившей его страсти, Онегин пробует найти спасение в беспорядочном чтении книг, набор которых поражает странной пестротой. И тут намечаются в дебрях души Онегина какие-то проблески, какие-то искорки-намёки на возможное его пробуждение:

Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублён.
То были тайные преданья
Сердечной, тёмной старины…