Параллельно с «Чернецом» Козлов работает над исторической поэмой «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» (1824–1828). Предполагают, что на этот сюжет поэта натолкнула дума Рылеева «Наталья Долгорукая» (1823). Но в отличие от Рылеева, взявшего лишь один эпизод из жизни героини – прощание с обручальным кольцом перед уходом в монастырь, – Козлов даёт в поэме более широкий охват событий. Он утверждает красоту нравственного подвига русской женщины, верной святыне супружеского долга и отправляющейся вслед за опальным мужем в далекую Сибирь. Впоследствии отдельные образы и мотивы этой поэмы использовал Некрасов в работе над «Русскими женщинами».
Современники единодушно отмечали в произведениях Козлова утончённое искусство описаний природы. В поэме «Безумная» (1830) встрече повествователя с крестьянской девушкой, сошедшей с ума от измены суженого, предпослана, например, удивительная по точности и красочной многоцветности картина северного сияния:
Описание соответствует душевному состоянию героини – смутному брожению беспорядочных, бунтующих страстей.
Неслучайно, что ранние поэмы Лермонтова («Черкесы», «Корсар», «Кавказский пленник») содержат многочисленные заимствования из поэм Козлова, что зрелая поэма его «Мцыри» композиционно и тематически перекликается с «Чернецом». Более того, на закате дней, в конце 30-х годов, судьба свела Козлова с Лермонтовым лично.
За два года до смерти Козлов встретился со своей двоюродной сестрой Анной Григорьевной Хомутовой, подругой его московской юности. Эта встреча вдохновила поэта на стихи «Другу весны моей после долгой, долгой разлуки» (1838):
Лермонтов, часто бывавший в доме Хомутовой, увидел эти стихи, которые взволновали его глубиною и неистребимостью чувства. По свидетельству Е. Розе, Лермонтов посетил и Козлова, который рассказал ему о своей юношеской дружбе с А. Г. Хомутовой и о встрече с нею после двадцатипятилетней разлуки. Под впечатлением этих событий Лермонтов написал стихотворное послание «А. Г. Хомутовой», в котором нарисовал поэтический портрет Козлова:
Уход И. И. Козлова
«Навести Козлова, он в ужасном положении. Пальцы уже одеревенели; и язык начинает неметь. Слух давно ослабел. А душа как будто живёт», – писал Жуковский Вяземскому 30 октября 1837 года. Всей жизненной судьбой своей Козлов подтвердил серьёзность и обоснованность христианских упований на бессмертие души человека. До конца дней Козлов сохранял живой ум, интерес ко всему происходящему в России и в мире и ничем не истребимую, самозабвенную любовь к литературе.