Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

Но вечно ль нам без радости томиться,
На дивный край всё издали смотреть,
В его предел и день и ночь стремиться —
И никогда к нему не долететь?
     О нет! – и сердце тайну знает,
     Нам быть обманутым нельзя:
В небесной родине страдальцев ожидает
     Обетованная земля!

Политические идеи заговорщиков были не только чужды, но даже враждебны поэту. Подобно Жуковскому, Козлов занимал православно-монархические позиции и в этом смысле был строгим государственником. Но экономический трактат Николая Тургенева «Опыт теории налогов», ратовавший за освобождение крестьян «сверху», был близок Козлову мыслью о социальной справедливости, благородством помыслов.

Вместе с Пушкиным и многими декабристами Козлов горячо приветствовал национально-освободительное движение в Греции. В марте 1821 года русский подданный Александр Ипсиланти вместе с отрядом греческих патриотов перешел в Молдавию через Прут и призвал народ Дунайских княжеств к восстанию против турецкого ига. Этого отважного человека, русского офицера, знал весь образованный Петербург. Отпрыск славного греческого рода князей Ипсиланти, гонимых на родине и нашедших приют в России, Александр Ипсиланти был храбрым офицером, адъютантом Александра I. Во время Отечественной войны 1812 года он сражался с Наполеоном в рядах русской армии, в битве под Дрезденом потерял правую руку. Поход Ипсиланти, не вызвавший одобрения в правительственных кругах, встретил горячее сочувствие у патриотов России. Но затеянное Ипсиланти предприятие было обречено на неудачу. Румынский народ, в большей мере страдавший от гнета собственных бояр, чем от турок, не откликнулся на призывы восставших. В июне 1821 года, после двух неудачных битв, Александр Ипсиланти бежал в Австрию, был арестован и заключен в тюрьму. На эти события Козлов откликнулся стихами «Пленный грек в темнице» (1822), получившими сочувственный отзыв в культурных кругах Москвы и Петербурга. «В стихах Козлова, – писал П. А. Вяземский, – есть душа. У нас и зрячие не разглядели этого предмета, истинно поэтического:

Ах, иль быть свободным,
Иль совсем не быть!

Будь я в поре стихов, с досады умер бы я, видя, что у меня украли Ипсиланти». И позднее, заворожённый музыкальностью этого произведения, Вяземский сообщал своим петербургским друзьям: «Целый день напеваю стихи Козлова. Надобно сделать бы на них хорошую музыку».

Родина святая,
Край прелестный мой!
Всё тобой мечтая,
Рвусь к тебе душой.
Но, увы, в неволе
Держат здесь меня,
И на ратном поле
Не сражаюсь я!

День и ночь терзался

Я судьбой твоей,
В сердце отдавался
Звук твоих цепей.
Можно ль однородным
Братьев позабыть?
Ах, иль быть свободным,
Иль совсем не быть!

Вяземского привлекает в стихах Козлова не только актуальная тема, но ещё и способ её поэтического воплощения. Козлов решительно «очеловечивает» гражданскую лирику, освобождая её от парадной и отяжелённой одической лексики, от которой в стихах общественного звучания не смог освободиться даже Жуковский («Певец во стане русских воинов»). Козлов включает в гражданскую лирику богатое психологическое содержание, которое освоил к 20-м годам XIX века элегический жанр и общенациональный смысл которого утверждал к этому времени жанр «народной песни».

Это новшество зримо проступает у Козлова в переводе стихотворения ирландского поэта Чарлза Вольфа «На погребение английского генерала сира Джона Мура» (1825):

Не бил барабан перед смутным полком,
     Когда мы вождя хоронили,
И труп не с ружейным прощальным огнём
     Мы в недра земли опустили.
И бедная почесть к ночи отдана;
     Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
     И факелы дымно сверкали.
На нём не усопших покров гробовой,
     Лежит не в дощатой неволе —
Обёрнут в широкий свой плащ боевой,
     Уснул он, как ратники в поле.

Грому побед Козлов противопоставляет скорбь поражения. И война предстаёт в его описании не с парадно-декоративной, а с человеческой стороны. В своей гражданской поэзии Козлов начинает прокладывать пути к тем «сопряжениям» частного и исторического, которые отразятся в «Валерике» Лермонтова и получат завершение в «Войне и мире» Толстого.