Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

На первый взгляд в этом диалоге Молчалин «саморазоблачается». Но, как заметил М. П. Еремин, это саморазоблачение мнимое: «…с Чацким он играет в поддавки, преподносит ему то, чего он от него ждёт. Право на эту иронию ему дают его успехи в московском обществе и сознание, что он – победитель в любовном соперничестве. Здесь ещё одно проявление органической слиянности любовных и общественных страстей».

Так, по мере развития действия Чацкий с незаурядным, просвещённым, искренним, но несколько самонадеянным умом, переоценивающим свои возможности, всё чаще и чаще попадает в трагикомические ситуации. Вот он, возмущённый дворянским низкопоклонством перед иностранцами, произносит, обращаясь к Софье, свой знаменитый монолог о «французике из Бордо», многие афоризмы которого вошли в пословицу:

     Я одаль воссылал желанья
     Смиренные, однако вслух,
Чтоб истребил Господь нечистый этот дух
Пустого, рабского, слепого подражанья…

Всё, о чем так страстно говорит здесь Чацкий, разделяли его друзья-декабристы. В уставе «Союза Благоденствия» в обязанность членам тайного общества вменялось «наблюдать за школами, питать в юношах любовь ко всему отечественному». Да и сам Грибоедов вместе с героем включает в этот монолог свой авторский, лирический голос.

Но к месту ли, ко времени ли сейчас эти обличения, эти речи на бале перед Софьей с её недоброжелательным отношением к Чацкому, в окружении многочисленных гостей, занятых картами и танцами? Увлекаясь, Чацкий не замечает, что Софья давно покинула его, что он произносит свой монолог в пустоту!

«И он осмелится их гласно объявлять,
     Глядь…

(Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием. Старики разбрелись к карточным столам.)».

Но ведь тут лишь повторяется то, что случается с Чацким часто, о чём он только что рассказывал и сам в этом монологе:

     Я, рассердясь и жизнь кляня,
     Готовил им ответ громовый;
     Но все оставили меня. —
Вот случай вам со мною, он не новый…

В комедии не раз заходит речь о единомышленниках Чацкого: о двоюродном брате Скалозуба, «набравшемся каких-то новых правил», о князе Фёдоре, племяннике княгини Тугоуховской, о профессорах Петербургского педагогического института. Чацкий чувствует за плечами их поддержку и часто говорит не от себя лично, но от лица молодого поколения («Теперь пускай из нас один, из молодых людей, найдётся: враг исканий…»).

Но, начиная с третьего действия, одна за другой возникают неожиданные и неприятные для Чацкого ситуации, ставящие под сомнение дружескую солидарность молодого поколения. Вот Платон Михайлыч, старый друг! В считанные месяцы ярый вольнодумец, бравый гусар сник и превратился в подобие Молчалина («На флейте я твержу дуэт а-мольный»), попал почти в крепостную зависимость от своей недалёкой супруги.

Явление Репетилова «под занавес», конечно, тоже не случайный, а глубоко продуманный автором ход. Репетилов – живая и злая карикатура на Чацкого. Но сама возможность её появления в обществе не может не насторожить. Оказывается, горячие, выстраданные убеждения Чацкого уже становятся светской модой, превращаются в разменную монету в устах прощелыг и шалопаев. Грибоедов и здесь верен жизненной правде. По свидетельству И. Д. Якушкина, в то время «свободное выражение мыслей было принадлежностью не только всякого порядочного человека, но и всякого, кто хотел казаться порядочным человеком».

Репетиловщина, как свидетельствует история, окружает всякое серьёзное общественное движение в момент его угасания и распада. Чацкий, глядя на Репетилова, как в кривое зеркало, не может не чувствовать с отвращением его уродливой похожести на себя самого. «Тьфу! служба и чины, кресты – души мытарства», – говорит Репетилов, метко пародируя одну из главных тем Чацкого: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

Драма Софьи

Не репетиловщина ли, процветавшая в фамусовской Москве во время путешествия Чацкого, послужила причиной охлаждения к нему Софьи? Ведь это девушка умная, независимая и наблюдательная. Она возвышается над окружающей её светской средой. В отличие от сверстниц, она не занята погоней за женихами, не дорожит общественным мнением, умеет постоять за себя:

     А кем из них я дорожу?
     Хочу люблю, хочу скажу <…>
Да что мне до кого? до них? до всей вселенны?
Смешно? – пусть шутят их; досадно? – пусть бранят.

Мы знаем, что в отсутствие Чацкого она много читала. «Всю ночь читает небылицы, / И вот плоды от этих книг!» – сетует Фамусов. Это были сентиментальные романы, признаки увлечения которыми явственно проступают в придуманном Софьей сне: