Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Нельзя не заметить в логике Ивана существенный и типично «карамазовский» изъян. Приводя факты страдания детей, Иван приходит к умозаключению: вот он каков, мир Божий. Но действительно ли в своём богоборческом бунте Иван воссоздаёт объективную картину мира? Нет! Это не та картина, где добро борется со злом. За мир Божий выдаётся коллекция с карамазовским злорадством подобранных фактов страданий детей на одном полюсе и жестокости взрослых на другом. Иван упрощённо и предвзято судит о мире Божием, он слишком тенденциозен и, подобно Раскольникову, несправедлив.

Исследователи Достоевского заметили, что суд Ивана над «миром Божиим» перекликается в романе с тем судом, который следователь и прокурор ведут над Дмитрием Карамазовым и приходят к ложному заключению, что он – отцеубийца. Эта связь в самом методе следствия. Как фабрикуется ложное обвинение Дмитрия в преступлении? Путем тенденциозного (предвзятого) подбора фактов: следователь и прокурор записывают в протокол лишь то, что служит обвинению, и пропускают мимо всё, что ему противостоит. К душе Мити слуги закона относятся так же несправедливо и безжалостно, как Иван к душе мира. Обращаясь к следователю, Митя говорит: «…Слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, Дух ли Светлый облобызал меня в то мгновение – не знаю, но чёрт был побежден». Однако Светлому Духу, который удержал Митю на пороге преступления, следователь не поверил и в протокол это не внёс.

В обоих случаях обвинительный приговор строится на упрощённых представлениях о мире и душе, об их внутренних возможностях. Согласно таким упрощённым представлениям, душа взрослого может исчерпываться безобразием и злодейством. И для Ивана Митя – только «изверг» и «гад». Но вот суждение о Мите другого, близкого к нему человека: «Вы у нас, сударь, всё одно как малый ребёнок… И хоть гневливы вы, сударь, но за простодушие ваше простит Господь».

Оказывается, ребёнок есть и во взрослом человеке. Неслучайно неправедно осуждённый Дмитрий говорит: «“Есть малые дети и большие дети. Все – дитё”. И чувствует он ещё, что подымается в сердце его какое-то никогда ещё не бывалое в нём умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и чёрная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слёз от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским». В мире нет детей самих по себе и взрослых самих по себе, а есть живая цепь человеческая, где «в одном месте тронешь, в другом конце мира отдаётся». И если ты действительно любишь детей, то должен любить и взрослых.

Наконец, к страданиям взрослых, которых Иван обрекает на муки с равнодушием и затаённой злобой, неравнодушны именно дети. Смерть Илюшечки Снегирёва – результат душевных переживаний мальчика за своего отца, униженного и оскорблённого Митей Карамазовым.

Достоевский не принимает бунта Ивана в той мере, в какой этот бунт индивидуалистичен. Начиная с любви к детям, Иван заканчивает презрением к человеку, а значит, и к детям в том числе. Это презрение к духовным возможностям мира человеческого последовательно реализуется в сочиненной Иваном поэме о Великом инквизиторе.

Действие поэмы совершается в католической Испании во времена инквизиции. В самый разгул преследований и казней еретиков Испанию посещает Христос. «Он появился тихо, незаметно, и вот все – странно это – узнают Его. <…> Солнце любви горит в Его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей Его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже лишь к одеждам Его, исходит целящая сила. <…> Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм вносят с плачем детский открытый белый гробик: в нём семилетняя девочка, единственная дочь одного знатного гражданина. Мёртвый ребенок лежит весь в цветах. “Он воскресит твоё дитя”, – кричат из толпы плачущей матери. Вышедший навстречу гроба соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови. Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам Его: “Если это Ты, то воскреси дитя моё!” – восклицает она, простирая к Нему руки. Процессия останавливается, гробик опускают на паперть к ногам Его. Он глядит с состраданием, и уста Его тихо и ещё раз произносят: “Талифакуми” – “и восста девица”. Девочка подымается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руках её букет белых роз, с которым она лежала в гробу».