Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Именно любовь к жизни, единство которой держится на христианских началах, опровергает тот бунт против мира Божия, который вершит Иван. Обращаясь к Алёше, Иван говорит: «Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого <…> Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек…»

Отсюда идёт поэтизация Достоевским святости этой земной жизни. Алёша уверяет Ивана: «Ты уже наполовину спасён, если жизнь любишь». Отсюда же – культ «священной Матери – сырой земли»: «Не проклято, а благословенно всё на земле». Через восхищение красотою земного мира пролегает путь к Богопознанию. Зосима говорит: «Любите всё создание Божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь, и тайну Божию постигнешь в вещах. <…> Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же её, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, – увы, почти всяк из нас! – Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца».

Бог постигается через опыт «деятельной любви». «Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей». Вера не утверждается голой теорией. Первый прочный камень её в душе человека закладывает маленькое доброе дело.

Человек призван быть соработником Творца в деле преображения мира в Царство Божие. Отказ от этого уводит цивилизацию на антихристианские, злые пути. Отказ от этого равносилен онтологической катастрофе. Человечество, не исполнившее своего назначения, истребит не только себя. Оно погубит и жизнь природы. Человек призван Богом быть мироустроителем природы.

Достоевский чутко всматривается в тварный мир. И он замечает в нём неизбывную грусть. Жалость вызывает природа, плачет лошадь с «кроткими глазами». Плачет и просит прощения у птичек брат старца Зосимы. «Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче, и ребёнку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты теперь, хоть на одну каплю, да было бы».

Призвание человека в этом мире – обратиться душой ко всему творению, возлюбить его и открыть тайну Божию в вещах. Человек ответственен за всю природу, за всю тварь, которая «стенает и мучается доныне» и с надеждой ожидает преображения от сынов Божиих.

Человек не выкидыш или «недоносок»[21]. От его доброделания, от его подвига веры и деятельной любви зависит восстановление на земле тысячелетнего рая. И потому человек на земле – существо переходное. Если атеисты считают человеческую природу вечной, идеализируя её, то верующие христиане призваны Богом духовно просветлять, совершенствовать и себя, и мир вокруг. Они – помощники Бога в строительстве Божьего Царства.

Такая вероучительная мысль далека от суровых византийских догматов, согласно которым мир, во зле лежит, а идеал жизни христианина – отрешённая от мира святость. В отступлении от этих догматов упрекал Достоевского русский религиозный мыслитель Константин Николаевич Леонтьев. Он говорил: «Все эти надежды на земную любовь и на мир земной можно найти и в песнях Беранже, и ещё больше у Жорж Занд». Всё это далеко, очень далеко от истинного православия, которое считает «горе, страдания, обиды» – «посещением Божиим». Достоевский же «хочет стереть с лица земли эти полезные обиды». Мир и благоденствие человечества на земле, по Леонтьеву, вообще невозможны: «Христос нам этого не обещал».

Но ведь та «всемирная гармония», о которой говорит Достоевский, бесконечно далека от утилитарного идеала материального благополучия слабых и смертных, людей на грешной земле, который провозглашали социалисты. Упрёк Леонтьева тут не по адресу. Достоевский никогда не считал возможным достижение Царства Божия усилиями современного, повреждённого грехом человечества, и его «мировая гармония» предполагала благодатное перерождение и этой земли, и этого человечества, вместившего в себя божественное «я» Христа и перешедшего за пределы земной истории в сферы вечного богочеловеческого совершенства.