Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

В народе смятение, крики, рыдания, и вот, в эту самую минуту, вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал, Великий инквизитор, и отдаёт приказ арестовать Христа. Его арестуют. А потом в одиночной камере инквизитор посещает Богочеловека и вступает с ним в спор. Он упрекает Христа в том, что тот совершил ошибку, когда не прислушался к искушениям дьявола и отверг в качестве сил, объединяющих человечество, хлеб земной, чудо и силу земного вождя. Заявив дьяволу, что «не хлебом единым жив человек», Христос не учёл слабости человеческие. Массы всегда предпочтут «хлебу духовному», внутренней свободе, хлеб земной. Человек слаб и склонен верить чуду более, чем возможности свободного вероисповедания. И наконец, культ вождя, страх перед государственной властью, преклонение перед земными кумирами всегда были присущи слабому человечеству.

Отвергнув советы дьявола, Христос, по мнению инквизитора, слишком переоценил силы и возможности человеческие. Поэтому инквизитор решил исправить «ошибки» Христа и дать людям мир, достойный их слабой природы, основанный на «хлебе земном, чуде, тайне и авторитете». Царству духа Великий инквизитор противопоставил царство кесаря, возглавившего человеческий муравейник, стадо обезличенных, покорных власти людей. Царство Великого инквизитора – государственная система, ориентирующаяся на посредственность, на то, что человек слаб, жалок и мал.

Однако, доводя логику Великого инквизитора до парадокса, автор легенды обнаружил её внутреннюю слабость. Вспомним, как Христос отвечает на исповедь инквизитора: «Он вдруг молча приближается к нему и тихо целует его в бескровные девяностолетние уста». Что значит этот поцелуй?

Заметим, что на протяжении всей исповеди Христос молчит, и это молчание тревожит инквизитора. Тревожит, потому что сердце инквизитора не в ладу с умом, сердце страдает от его безбожных убеждений. Неслучайно он развивает свои идеи как-то неуверенно, и настроение его становится всё более подавленным и грустным. А чуткий Христос подмечает этот внутренний разлад.

На словах инквизитор невысокого мнения о возможностях человека. Но в самой ожесточённости бичевания «жалких человеческих существ» есть тайное ощущение слабости собственной логики, сердечное знание более высоких и идеальных стремлений. Лишь разумом инквизитор заодно с дьяволом, сердцем же он, как все Карамазовы, – с Христом! Поцелуй Христа – поцелуй сострадания!

Но такого же христианского сострадания достоин и сам Иван, творец легенды. Ведь и в его отрицаниях под корою карамазовского презрения теплится скрытая любовь к миру и мука раздвоения. Ведь суть Карамазовых как раз и заключается в полемике с добром, тайно живущим в сердце любого из них, даже самого отчаянного отрицателя. Иван, сообщивший «Легенду» Алёше, твердит в исступлении: «“От формулы “всё позволено” я не отрекусь, ну и что же, за это ты от меня отречёшься, да, да?” Алеша встал, подошёл к нему, молча и тихо поцеловал его в губы. “Литературное воровство! – вскричал Иван, приходя вдруг в какой-то восторг, – это ты украл из моей поэмы!”»

Духовное раздвоение приводит Ивана на грань сумасшествия. В болезненном пароксизме к нему является чёрт: «“Друг мой, я знаю одного прелестнейшего и милейшего русского барчонка: молодого мыслителя и большого любителя литературы и изящных вещей, автора поэмы <…> “Великий инквизитор” <…> О, я люблю мечты пылких, молодых, трепещущих жаждой жизни друзей моих! “Там новые люди, – решил ты ещё прошлою весной, сюда собираясь, – они полагают разрушить всё и начать с антропофагии[20]. Глупцы, меня не спросились! По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о Боге, вот с чего надо приняться за дело! С этого, с этого надобно начинать – о слепцы, ничего не понимающие! Раз человечество отречётся поголовно от Бога (а я верю, что этот период – параллель геологическим периодам – совершится), то само собою, без антропофагии, падет всё прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости и явится человеко-бог. Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных. Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как бог. Он из гордости поймёт, что ему нечего роптать за то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды. Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание её мгновенности усилит огонь её настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную”… ну и прочее, и прочее в том же роде. Премило!

Иван сидел, зажав себе уши руками и смотря в землю, но начал дрожать всем телом. Голос продолжал: